Оболочка разума
Шрифт:
– А с этими что делать? – приостановился он. – Уже вросли в пленочку… Нахалы… Могут и в мозговое вещество… Эх, микроскоп бы мне… А ведь в порядочных институтах давно с микроскопами режут… А может, и до лазера доживем… Господи, скифы мы, скифы… О нас легенды потом сложат…
Легенды не легенды, а когда-нибудь, изучая в своих нерохирургических святцах методы, разработанные доктором Рыжиковым на разных черепных и позвоночных промыслах, студенты больших медицинских центров будут усердно заносить их в конспекты и думать, что некий доктор Рыжиков создал их в минуты и часы торжественных теоретических исследований.
– Господи, спаси и помилуй! – Видно, он прикоснулся к чему-то крайне нежному и тонкому своим электрическим шилом. – Все-таки лучше без корешков… А все-таки морозом брать надежнее. Давайте в следующий раз запасемся жидким гелием…
Он распрямился и зажмурился, чтобы прошли красные кружочки в глазах. Но мысль о криогенной установке уже пошла расти. От кружочков еще можно было отделаться, а от нее – навряд ли.
– Как вы думаете, задел я мозговое вещество? Эх, как бы дожить бы… Главное, ребята, сердцем не стареть… Давайте помолимся, что ли…
Белый скользкий червь Жанниного спинного мозга спрятался наконец в своей розовой оболочке, из которой, по замыслу природы, и не должен бы был показываться на свет божий. Но по чьему тогда замыслу в юное свежее тело, в интимнейшую тайну нервной жизни, проник этот ныне подгоревший и съежившийся в корочку скорпион? Кто тут кого, а главное – чем?
– Кому молиться-то? – по деловому спросил Коля Козлов.
– Нашему богу, – сказал доктор Рыжиков. – Он у нас свой, персональный. Утрите, Маша, лоб… И Ларисе Сергеевне тоже… Допустим, милостливый бог коры и подкорки… сонных артерий и яремных вен… Больших полушарий и конечного мозга… Кто больше?
– Властелин центра Брока и мозолистого тела… – добавила рыжая портниха, завязывая окровавленные нитки.
– Не знаю, как там у вас, – снизошел и военный моряк, – но я бы сказал: виновник наиболее частых переломов свода и основания черепа и шейной области позвоночника…
– Это его рассердит, – предостерег доктор Рыжиков доктора Козлова. – Тут лучше подольститься. Повелитель хвостатого ядра и Варолиева моста… Хранитель лобных долей и продолговатого мозга, обонятельной луковицы и шишковатой железы… Покровитель Монроева отверстия, таламусов и веретенообразных извилин… По твоему велению, по нашему…
Все молчали. Зияющий разрезанными мышцами, какой-то неправильный, совсем не анатомический разрез на спине Жанны постепенно сужался. Зрелище не для учителя танцев. Особенно дренажные трубки, неэстетично торчавшие из шва.
– …Пусть ее ноги сами танцевать пойдут, – тихо и жалобно попросил доктор Рыжиков.
– Пульс нормальный, давление нормальное, – закончила Аве Мария.
… Жанна, как и многие такие же, проснулась от битья щек. Гармошка дыхательного аппарата уже встала. Юные легкие без чужой помощи набирали воздух. «Жанна, слышишь меня?» – спросил ее моряк, который ей понравился, хоть и был весь в зеленом. Она шевельнула губами: «Да…» – «Как твоя фамилия?» – «Исакова» – «А лет тебе сколько?» – «Пятнадцать…» – «А адрес у тебя какой?» – «Лазо, дом семь, квартира девять…» – «Ну хорошо, молодец,
Ее глаза закрылись.
– Дурочка! – продолжал торжествовать Коля, когда Жанну давно увезли. – Великое дело – общий наркоз! Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь наркозу, который навеет человечеству сон золотой!
Он хлопнул по загривку свой преданный наркозный аппарат. Колины помощники сворачивали шнуры и щелкали тумблерами. Как на телестудии после съемок.
Телезвезда зашитой спиной вверх катилась в коридоре. Подавленные зрители бледнели, ожидая того же. Разговоры стихали. Вот если бы из операционной выскакивали сразу живые и здоровые, розовые и румяные… В том-то и дело…
Открыв глаза уже в палате, она увидела доктора Рыжикова. Он прилаживал перед ней на стене, чтобы удобно было видеть, изрисованные куски ватмана. Они висели как белье на шнурке. В руках у доктора Петровича была указка.
– Пожалуйста, – сказал он тоном соискателя ученой степени. – Итак, моя долгожданная зрелая мысль. Литературно-музыкально-танцевальная композиция «Оживающий лебедь».
Жанна, щекой на подушке, слабо и недоверчиво улыбнулась.
– Это зрелая мысль? – прошевелила губами она.
– Так точно! – с десантной прямотой ответил доктор Рыжиков. – Балет одной актрисы, которая сама сочинила музыку, сама написала стихи, сама разрисовала декорации, сама сшила костюмы. Форма одежды – белая, нарядная. Фон – переходящий от черного, через трагически красный и оранжевый, к солнечно-желтому и небесно-голубому. Цветовые пушки ей сделают лучшие мастера. Содержание танца – победа светлой юности над ветхой старостью. Хотя вообще-то старость надо уважать… Словом, танец и Лебедя, и Кармен, и Орлеанской Жанны…
Лекцию доктора Рыжикова внимательно слушали заодно с Жанной две женщины после операции аппендицита; одна – перед удалением щитовидки, другая – с синими раздувшимися тромбами на ногах. Тайно от Жанны они смахивали жалостливую слезу.
– Это мысль? – снова пошевелила она губами.
– Так точно! – по-ефрейторски вытянулся он. – И пора приступать.
– Как? – столь же беззвучно спросила она.
Как, если у тебя нет ног? Ни правой и ни левой. Просто нет. Все.
– Начинай мысленно, – сказал доктор Петрович. – Сегодня отдохни, а завтра с утра начинай. Представь себя принцессой из «Щелкунчика». И мысленно танцуй. Принцессу, правда, скучно, лучше мартышку из «Айболита». Прыгай, кувыркайся, кривляйся. Приседай… А сейчас я тебя чуть кольну. Можно?
– Ой! – ойкнула Жанна.
– Ай да мы! – повеселел доктор Рыжиков. – Какие прыткие ноги…
– Ой! – сказала Жанна еще раз от укола во вторую бесчувственно белую ногу и заплакала от их такой прыткости. Вот насчет слез у нее ничего не бездействовало, и они текли ручьем, делая подушку мокрой и соленой.
…Через три дня он сказал, что Плисецкая от зависти заплачет и умчится в пампасы, когда увидит танец Жанны. И приходил к ней на репетиции каждый день. В коридоре больные и сестры слышали, как из палаты неслось: