Оболочка разума
Шрифт:
Но Валера, конечно, сразу скажет, что человечно – это прошлый век. Что шеф говорит – есть функционально и нефункционально. И это реальность. А остальное сантименты. И Анька с Танькой снова посмотрят на него как на безнадежного Ионыча. Им покажется, что Ионыч – это что-то отсталое, в сермяге и валенках, стыдное для культурной семьи. То же самое, впрочем, кажется и Валере Малышеву. Что это какой-то кучер, решивший лечить людей.
Поэтому вслух он сказал:
– Давайте тогда Рекса
– За что?! – ужаснулись все три собаколюбивые дочки.
– За нефункциональность, – ответил по-Валериному доктор Рыжиков. – Сколько костей зря съедает, неполноценный…
– Нет! – взвизгнули Анька и Танька и заткнули уши, чтобы не слышать дальнейшего. – Нет! Нет!
– Юрий Петрович, как всегда, преувеличивает картину. – Валера Малышев стал снисходительно делать сидячие статичные упражнения для развития плечевого пояса, рекомендованные учебниками культуризма. – Переносит научные категории на, так сказать, родственные эмоции. Это передергивание алгоритма, если так можно выразиться.
Было очень интересно, но доктор Рыжиков встал. У него было дело в своем кабинете. Раньше он быстро ужинал и садился на велосипед. Его ждала больница. Теперь велосипед не понадобился. Больной лежал рядом, за дверью, в его кабинете, на его личной кушетке, лицом к потолку.
Это был кузнец дядя Кузя Тетерин.
Рядом стояла кружка с компотом, сваренным Анькой и Танькой. Валерия напекла оладий. Вообще кулинарная жизнь дома заметно оживилась. Дядя Кузя постанывал от усиленного ухода и вспоминал свою старуху.
– Ну как? – спросил доктор Петрович.
– Нормально, – сказал дядя Кузя, не поворачивая, как и велели, головы. – Вон тот – вылитый наш начальник цеха. А этот – из отдела снабжения. Все, кричит, заготовок нету…
Прямо перед ним на двух полках в два ровных ряда стояли две шеренги черепов. Черепами вообще-то была обставлена вся комната. Других украшений тут не было. Черепа были и целые, и разобранные на части, полуфабрикаты и детали.
– И чьи же это? – осведомился дядя Кузя, войдя и оглядевшись. Добродушие ничуть не покинуло его.
После нескольких дней созерцания он нашел в каждом что-то знакомое и по вечерам обсуждал впечатления с доктором Рыжиковым. При этом он спокойно вертел в руках пластмассовые детали смертоподобных изделий и давал высокую оценку мастерству доктора. «Надо же, – приговаривал он. – А с виду будто из кости. Вроде покойников свежевали. А тут – надо же! В инструменталке на лекалах вам бы цены не было…»
19
– Как они посмели вас уволить!
Даже кулачки сжались, на глазах – слезы. Вся кипит.
– Ну что вы, Жанна… Кто меня уволит,
– А почему вы уходите?
– Не ухожу, а перехожу. На самостоятельный участок, который мне доверили.
– А как же мы?..
– А что «мы»? – сказал доктор Рыжиков с видом чистой совести. – Долечитесь…
– Без вас я не вылечусь!
– А это уже все само собой пройдет. И без меня, и без вас.
– А я буду лежать и не двигаться!
– Тогда я буду ходить сюда к вам на свидания. Идет?
– Идет! Только каждый день!
– В обмен на упражнения. Каждый раз к концу упражнений я тут как тут. Так?
– А как вы будете узнавать, когда я занимаюсь?
– Это мой вопрос. По рукам?
Жанна протянула узенькую ладонь. Ее взгляд требовал честности и правдивости.
– А кем вас повысили? – доверчиво спросила она.
Доктор Рыжиков улыбнулся сходству слов «повысили» и «повесили».
– А чего вы смеетесь? – вспыхнула она.
Как все великие артисты, она была самолюбива и мнительна.
Из-за этой Жанны доктор Рыжиков не раз говорил Мишке Франку: «И в кого это мои девки дурами растут?»
Мишка Франк искоса сравнивал оригинал с копиями, если это было в их зловредной компании, и, вместо того чтобы успокоить родительскую тревогу, философски выпускал свое паровозное облако: «А я тебе скажу. В ней одних кровей сколько! Русская – раз, латышская – два, еврейская – три, украинская – четыре, осетинская – пять…»
– Татарская – шесть, – заканчивал доктор Рыжиков.
– Как – татарская? – задумывался Мишка Франк. – Я о татарской родне не слыхал.
– А что каждый русский на две трети татарин, слыхал?
– А! – пыхнул Мишка Франк в знак согласия. – Вот видишь, какой генетический фонд! Не то, что у нас, вырожденцев.
Каждый день городская газета и радио дразнили городских матерей изящными стихами Жанны Исаковой, графическими рисунками Жанны Исаковой, восторгами о танцах Жанны Исаковой в детском ансамбле и серебристом голоске Жанны Исаковой, к тому же играющей себе на пианино.
Так что доктор Рыжиков был просто приятно поражен, когда к нему привели черноглазую резко угловатую девочку и сказали, что это Жанна Исакова. Оказывается, она и в самом деле существовала в природе.
Но поменьше бы таких знакомств. Хотя ничего страшного вроде сначала и не было. Просто несколько раз упала на репетиции, чего с ней сроду не бывало. Как бы подвернулась нога. А потом на концерте. Концерт был ответственный, перед руководящими товарищами из области. Ансамбль могли послать на зональный смотр. Когда Жанну ругали, она заплакала и сказала, что нога сама подворачивается.