Оборот первый
Шрифт:
Папа тогда внезапно расширил речь. Мамы дома не было, она утешала девушку.
«Бабы, сынок, — задумчиво сказал тогда папа, — это такое дело, что чёрт их знает, чего им надо. Ты, в общем, не лезь. Сами разберутся».
В папиной мудрости я с тех пор убеждался не раз. Сегодня, проснувшись от звона в ушах, попытавшись продрать глаза и забив на это, услышал женские вопли. Вопили на два голоса. Я вспомнил папу и постарался притвориться, что всё ещё мёртв — зарылся поглубже в подушку. Понимание того, где я, с кем и в каком мире нахожусь, пришло уже после невольно прослушанного диалога.
— Прекрати
— Я не думаю, я вижу.
Насмешливый голос Дианы заставил меня притвориться еще более мёртвым, чем до сих пор.
— Иду из ванной, никого не трогаю. Думаю, поем сейчас. Чаю выпью. Захожу в кухню, а там на диване — картина маслом.
— Ты не понимаешь! Это было единением душ! Если бы ты знала, какие стихи я читал…
— Ну да, ну да. Так и поняла, что единение. И, думаю, ну его на хрен — смотреть, как единяетесь. Пожрать оставили, и то ладно… Это. А ничего, что вы оба мужики? То есть, мне-то пофиг. Так, академический интерес.
— Прекрати! — взвилась тян. — Ты ничего не понимаешь!
— Да и слава тебе господи, — фыркнула Диана.
А через секунду мне под рёбра воткнулось твердое.
«Сапог», — подумал догадливый я.
— Вставай, — сказала Диана. — Хорош придуриваться. Вижу, что проснулся.
Пришлось разлепить глаза. Предчувствие не обмануло — Диана стояла надо мной, покачивая сапогом.
— Встаю, — пообещал я.
И даже попробовал встать, но понял, что сдохнуть — проще и безболезненней. Повалился обратно. То есть, попробовал повалиться.
— Сидеть! — приказала Диана. И не позволила бренному телу коснуться кровати.
Меня схватили за оба предплечья в железные тиски, дёрнули и прижали к себе. Лицом в бюст.
— Сижу, — промычал я.
Ох, ты ж! Всю жизнь бы так сидел. Если бы башка не трещала… Что ж мы пили-то, интересно?
Это был первый насущный вопрос. А второй пытался прорезаться ещё вчера, но задать его было некому.
Первое стихотворение — про коня цвета единорога — я помнил хорошо. Не слова, конечно, факт исполнения. Летова помнил — но там исполнял я, тян подвывала. Потом она завела что-то про опавший клён. Потом про то, что один раз в год сады цветут. И вот в тот момент я встрепенулся. Не сказать, чтобы резко — кружка шла уже не помню какая. Но помню, что подумал — вот сейчас точно что-то не то! Надо задать вопрос. Прерывать тян не решился, но помнил о том, что надо бы его задать, довольно долго. Примерно минуту. Потом забыл. А потом забыл всё остальное — что было после садов, вообще не помню. Хотя что-то, судя по подначкам Дианы, определённо было…
Ладно, об этом подумаю, когда башка перестанет болеть. А вот вопрос, который хотел задать, наконец прорезался. Я нечеловеческим усилием воли оторвался от бюста Дианы и посмотрел ей в глаза:
— Откуда она знает стихи, которые знаю я? Про «один раз в год сады цветут» я точно слышал! У нас это песня, правда.
Диана пожала плечами:
— Ну… давно на свете живёт. Тебе сколько лет? — повернулась к тян.
Та покраснела и потупилась:
— Пятьдесят восемь.
— Ещё вопросы есть? — Диана повернулась ко мне. — Твоим родителям ровесник. И не такое помнит. Ты у меня одна, — вдруг с чувством прочитала она, — словно в ночи луна! Словно в степи
Тян с вызовом вскинула голову:
— Прекрасные стихи! Не понимаю, как можно их не любить!
— Да при чём тут мои родители? — возмутился я.
Цифра «пятьдесят восемь» к полу-то придавила. Но не сознаваться же?.. Я попытался надменно вскинуть голову, и в ней взорвался новый снаряд боли.
— Что, касатик? — нежно привлекая меня к бюсту, спросила Диана, — головка бо-бо?
— И денежки тю-тю, — простонал я. — Хватит издеваться! Есть от башки что-нибудь?
— Топор, — улыбнулась Диана. Но сжалилась. Бросила тян: — На столе, в свёртке. Похоже на фиолетовую жёваную морковь. Неси.
Тян принесла.
Ну… на листе лежала пригоршня фиолетовой жёваной моркови.
— Жри, — велела Диана, — поможет.
Я попытался примериться к кучке. Вилки не прилагалось. Ложки тоже.
— Э-э-э…
— Как же я с вами мучаюсь, — простонала Диана.
Скрутила принесенный лист в тугую трубку. Надавила. Из края трубки показалась фиолетовая начинка. Диана поднесла ее к моему рту:
— На.
Я осторожно откусил.
Оказалось что-то, удивительно приятное на вкус. Свежее-пресвежее и пахнущее утренней росой. Понятия не имею, как пахнет утренняя роса, но ощущение было именно таким.
Я дрожащей рукой принял трубку и выдавил в рот ещё. Потом ещё. На пятом глотке понял, что головная боль ушла, будто выключили. Вместе с дрожанием рук, кстати. Благодарно проговорил:
— Офигеть!
— Обращайся, — хмыкнула Диана. — Всё, оклемался?.. Подъём!
— Подожди, — спохватился я.
На свежую небольную голову вопрос, который хотел задать, наконец сформулировался.
— Откуда она знает стихи, которые знаю я? — не хотел, но прозвучало, будто обвинение. И палец, которым ткнул в тян, тоже. — Извини, — поспешно оговорился я, — но, тем не менее! Откуда? — и уставился на Диану.
Она смотрела непонимающе.
— Про коня, там, — уточнил я. — Что он молодым больше не будет.
— О, боже! — ахнула тян. — «Не жалею, не зову, не плачу»! При чем тут конь, вообще? Конь — это аллегория! Посыл стихотворения…
Диана перебила тян неприличным ржанием.
— «Про коня», — передразнила она. — Бедный Есенин в гробу переворачивается. — повернулась ко мне. — Слыхал такую фамилию?
— А как же, — обиделся я. — Белая берёза под моим окном! — и впервые в жизни подумал, что Ольга Юрьевна, учительница литературы, с завидным упорством ставившая мне банан за бананом, и утверждавшая, что имя Есенина обязан знать каждый уважающий себя человек, была не такой уж дурой.
— Этот малахольный читал тебе стихотворения определённого содержания, — объяснила Диана. — Самым близким по смыслу, судя по всему, оказался Есенин. Поэтому ты услышал его. Понятно?
Я подумал.
— Не-а.
Диана досадливо всплеснула руками:
— Ох, как же я с вами мучаюсь! Хрен знает, как звали поэта в мире этого ушибленного — я, по крайней мере, понятия не имею. Но писал он примерно о том же, о чём Есенин. Поэтическая грусть. Тоска по безвременно ушедшей молодости. Аллегорическое отражение бренности сущего, и так далее. Понятно? — про аллегорические отражения она шпарила как по писаному.