Оборотень
Шрифт:
От внимания Николая Леватого не ускользнул рост популярности его подопечного. Оставаясь наедине с Беспалым и угощая его дорогим армянским коньяком, Леватый по-отечески хлопал его по плечу и весело шутил:
– А ты резво пошел в разгон, Тимоша. Даже вольнонаемные и те без тебя шагу ступить не могут. Скоро все забудут, кто ты есть на самом деле, и начнут обращаться к тебе, как к хозяину И уже совсем весело, едва сдерживая смех, Леватый добавил:
– А может, тебе шпалы в петлицы вставить? Пройдет совсем немного времени, и я, глядишь, попаду к тебе в подчинение!
Николай Леватый тогда не мог
Сплоченные беспризорники сумели получить огромную власть в лагере. В один прекрасный день из рук Леватого они приняли винтовки и стали охранять своих собратьев заключенных с той ретивостью, какая бывала свойственна разве что солдатам-срочникам первого года службы. Это нововведение Леватый объяснил прозаическими причинами: территория лагеря за последний год увеличилась втрое, число заключенных удесятерилось, а количество охраны оставалось прежним.
Леватый расконвоировал многих зеков, которым оставалось тянуть небольшой срок, а потом в качестве эксперимента выдал им оружие для несения службы по охране и поддержанию порядка.
Невозможно представить себе более несуразное зрелище, чем заключенные под охраной таких же заключенных, как и они сами.
Тогда Тимофей даже не подозревал, что в среде блатных он закладывает новые уголовные традиции. Бывшие беспризорники, умевшие не только воровать, но и цепко держаться за жизнь, умудрились навязать свои неписаные законы не только огромному количеству раскулаченных в тридцатые годы мужиков, которых насильно оторвали от плуга, но и тертым блатным, познавшим не только лагеря и хозяйскую пайку, но и разгульную шумную волю.
И все– таки конфликт разразился.
Глава 8
Конфликт зародился в недрах одной чуть ли не самой тихой, работящей и терпеливой группы мужиков. Вырванные из обычной жизни перегибами Советской власти, земледельцы Черноземья оказались среди преступников и воров в заполярном лагере. Мужики долго наблюдали, как верховодят блатные, потом покумекали между собой и отказались тесать каменные глыбы под надоевшие им окрики уркаганов. Все до одного староверы, кудлатые и с огромными бородами, они были готовы отдать жизнь за свои убеждения, подобно тому как некогда горел заживо в сосновом срубе протопоп Аввакум. Если чем и можно было поколебать упрямую мужицкую волю, так только силой логики, перед которой старообрядцы склонялись, как перед авторитетом своих древних старопечатных книг.
Хуже всего было то, что за мужиками стояли некоторые урки, искушенные во всех тонкостях лагерных интриг. Они науськивали староверов на новую блатную власть, установленную Беспалым с командой бывших беспризорников, и делали это с опытностью псарей, которые натравливают собак на разъяренного медведя. Не хватало всего лишь команды: «Ату!» – чтобы обиженные несправедливой властью мужики бросились рвать глотку Беспалому.
Узнав о назревающем бунте, Беспалый неожиданно вечером сам пришел к староверам. Его сопровождали всего два человека. Тем самым Беспалый показывал зекам, что ему неведомо чувство страха. Тимофей хозяином прошелся по бараку, толкнул плечом здоровенного парня, посмевшего преградить ему дорогу, долго молча оглядывал обитателей барака, а потом, присев на
– О чем бунтуем, мужики? Или, может быть, корм не в коня?
В бараке опять наступила тишина, но ее нарушил широкоплечий крепкий дядька лет сорока пяти с сильными жилистыми руками: было видно, что для него привычно и ходить за плугом по невспаханному полю, и растаскивать гранитные глыбы.
– Что это ты вдруг о корме заговорил, Беспалый? Разве ты с нами одну пайку хлебаешь? – нахмурившись, сказал мужик. – Ты чаще в соседнем поселке бываешь, чем здесь, на зоне, за колючей проволокой. По твоей раскормленной роже видно, что жратва там жирная, а бабы теплые да сладкие.
В бараке раздались одобрительные смешки.
Беспалый, несмотря на любовь к риску, никогда не поступал безрассудно и каждый свой шаг продумывал до мелочей.
Прежде чем войти в барак к староверам, он не только изучил «дела» его обитателей, но и расспросил об их привычках. Самым уважаемым среди них был воронежский кулак по кличке Шмель. Шмелем его прозвали за резкий, колючий нрав и за густую шевелюру, которая черным ежиком топорщилась на его голове во все стороны. Поговаривали, что некогда Шмель был едва ли не самым большим богачом в своем уезде, нанимал множество работников и занимался не только хлебопашеством, но и торговлей, и ссудными операциями.
Беспалый догадывался о том, что Шмель намеревается вступить с ним в дискуссию, и не ошибся. Входя в барак, Тимофей понимал, что если он сумеет подчинить себе Шмеля, сумеет убедить этого основательного, умного, изворотливого мужика в своей правоте, то и остальные мужики подчинятся его, Беспалого, воле.
Теперь он чувствовал всей своей кожей, как изучающе смотрят на него из всех углов барака хмурые недовольные зеки. Десятка полтора из них столпились вокруг Шмеля и ехидно скалились, ожидая развязки.
– Если ты желаешь, то я и тебя могу сводить по бабам, – спокойно отозвался Тимофей на реплику Шмеля. – Только за все надо платить, браток. Вот видишь эту руку, – он вытянул вперед беспалую ладонь, – а вот следы от зубов сторожевых собак, – он приподнял рукав на другой руке. – Я сполна заплатил за часы свободы, братишка.
И Тимофей, слегка повысив голос, жестко добавил:
– И я перегрызу глотку каждому, кто посмеет сказать мне, что это не так!
На несколько секунд установилась тишина. Последние слова прозвучали так сурово, что десятки глаз невольно впились в сомкнутые челюсти Беспалого, словно он должен был немедленно исполнить свое обещание.
Но Шмель лишь ухмыльнулся в ответ на слова Беспалого.
– Если ты думаешь испугать нас, так у тебя ничего не выйдет, – спокойно произнес бывший кулак. Он презирал воров и даже не пытался этого скрывать. Если бы не крепкая община староверов, всегда стоявшая на зоне за его спиной, то блатные давно накинули бы ему на шею удавку. – Советская власть нас пугала и не запугала, а такому блатному, как ты, это и вовсе будет не под силу, будь ты хоть командиром всей российской шпаны.
Шмель сидел на нарах напротив Беспалого, оперевшись спиной о дощатую стену. Его большие, сильные, потрескавшиеся от работы ладони были заложены за голову. В этом положении Шмель напоминал пахана, решившего отдохнуть после сытного обеда.