Оборотень
Шрифт:
— И ногой, и рукой. — Девушка отвернулась от дороги, протягивая действительно крепкую твердую ладошку в велосипедной перчатке: — Меня Варей зовут.
Алексей обождал, пока после рукопожатия в глазах улягутся искры, и представился Славиком. Это вполне соответствовало паспорту, который он загодя переложил в сумочку из рюкзака.
Была и другая вещь, которую он оттуда извлек. Портативный проигрыватель для лазерных компакт-дисков, казавшийся еще миниатюрней в его пальцах, ставших толстыми и неуклюжими. Варя с любопытством косилась, как он заправлял внутрь блестящую радужную пластинку, прилаживал крохотные наушники и нажимал пуск.
— Что слушаем-то? —
— «Сплошь в синяках»…
— Класс! — обрадовалась Варя. — Дай одним ухом послушать!
Ему было не жалко. Так они и ехали дальше: у каждого по наушничку в ухе. У нее в правом, у него в левом. Электроорган выдавал торжественные аккорды. На колеса наматывалось шоссе, и Алексей даже заподозрил, что, возможно, рановато похоронил предстоявшую вечером встречу. Это было хорошо. Уговор дороже денег. А впрочем, не говори «гоп»…
По раскаленным пескам и по тонкому льду, Битый и мятый, уставший чего-нибудь ждать, Словно по минному полю, по жизни иду, Нету тропинки, и неба почти не видать. Где я прошел, те дорожки давно заросли Мертвой полынью, забвения горькой травой. Белые крылья мелькают в далекой дали. Черные крылья — над самой моей головой. Кто я такой — у кого бы ответа спросить? Кто я такой и откуда? Зачем я живу? Где же то зеркало, что без прикрас отразить сможет судьбу, вещий сон показав наяву? С каждой зимою все больше жестоких потерь, Только растет и растет неоплаченный счет. Белые крылья все дальше относит метель. Черные крылья почти задевают плечо. Жизнь не пустышка, пока тебя кто-нибудь ждет. Если ты нужен кому-то — не бойся беды. Знай: увенчает зарю лебединый полет, Вспыхнет окно огоньком путеводной звезды. Как я хочу, чтобы сбылся обещанный сон! Ляжет прямая дорога, светла и чиста. Белые крылья скрывает седой горизонт. Черные крылья все ниже, все ниже свистят…Когда обозначились признаки скорого появления гаишного пункта, Алексей попросил Варю остановиться:
— Там небось опять террористов чеченских каких-нибудь ловят, проверяют кого ни попадя… Знаешь, лучше ты меня высади. Привяжутся, начнут трясти, откуда да кого в машине везешь…
Варя хмыкнула:
— Тоже мне, лицо кавказской национальности. Из тебя террорист, как..
Он пошевелил руками:
— Как из дерьма масло: мазать можно, есть нельзя. Ты все-таки смотри… почти приехали, я дальше как-нибудь сам. Высадишь?
— Не боись, прорвемся! — азартно пообещала Варя. Киллер нимало не сомневался — расскажи он ей о своем ремесле, она отреагировала бы чем-нибудь вроде восторженного «Ну ва-а-ще!» и принялась бы заинтересованно добиваться подробностей.
Бдительные обитатели КПП действительно проверяли всех подряд. Когда они притормозили видавшие виды рыжие «Жигули», двое в машине прикалывались вовсю: слушали лазерный проигрыватель, дружно хохотали неизвестно над чем и чуть не плясали на сиденьях, отбивая по полу ритм. Девушка едва ли двадцати лет от роду, то и дело восторженно восклицавшая «Америка!..», и взрослый парень в коже, черных джинсах и темных перчатках. Оба с готовностью подали в окно паспорта.
— Молотов, Вячеслав Михайлович, — прочитал патрульный и удивился: — Серьезно, что ли?..
— Не родственник! — весело доложил парень, стаскивая пижонские зеркальные очки. — Даже не однофамилец!..
Всем стало смешно и интересно, паспорт отправился по рукам. Подошел пожилой гаишник, заглянул в машину и авторитетно заявил, что на «того» Молотова пассажир «жигуленка» был ничуть не похож.
Соскучившиеся за ночь патрульные сообща обсудили сходство паспортной фотографии с историческим первоисточником, а также с сидевшим в машине оригиналом, откозыряли и вернули документ владельцу. Припоминать словесное описание, которым успели снабдить пост на Ленинградском шоссе, было попросту неуместно. Камуфляжным ребятам с «Калашниковыми» только показалось слегка подозрительным, что согласно документам между двоими в автомобиле трудно было усмотреть какое-либо родство.
Варя снова вытащила из уха наушник и радостно пояснила:
— А это мой шурин! Погреб на садовом участке копать помогал.
Примитивная дымовая завеса, как это ни странно, сработала. Правосудию не помог даже бьющий в глаза факт наличия отсутствия в Варином паспорте штампа о замужестве. Впрочем, кто сейчас регистрируется. Патрульные, имевшие очень смутное понятие о том, кто такой шурин, вернули документы и откозыряли.
— Это что же выходит, — задумчиво сказал Алексей, когда они отъехали на безопасное расстояние, — это я, значит, получаюсь братом твоей ЖЕНЫ?..
— Во улет!.. — восторженно взвыла обладательница коричневого пояса. Смеялась она так, что киллер слегка испугался за безопасность движения.
Они расстались у метро «Речной вокзал». Алексей попробовал снова заикнуться о деньгах («Ну хоть за бензин…») и был цветисто послан в болото.
Метро еще не работало. Снегирев сел на ступеньку и начал думать о том, где бы прокантоваться до вечера. Приличные люди ходят на деловые встречи свежими и отдохнувшими. По крайней мере, чисто выбритыми. И умытыми.
Москва была велика, но места, поочередно приходившие ему в голову, отпадали в том же порядке. К местному Доверенному Лицу идти не хотелось. По отношению к столичному криминалитету киллер с некоторых пор занимал позицию вызывающе презрительную, и было за что. Посему не стоило смущать умы зловредной мыслью о подстреленном волке, на которого может отныне тявкать каждая шавка.
К Саньке, то есть, пардон, Антону Андреевичу? К Дрозду в его холостяцкую однокомнатную?.. Слуга покорный. Наемные убийцы — личности, По определению, беспринципные. Но уж не настолько. Друзей, хотя бы и бывших, Снегирев не подставлял никогда.
Потом его посетила удивительно светлая мысль.
Один случайный знакомый, американец-стихоплет, некогда рассказывал ему, будто все лучшие свои стихи сочинил в невыспавшемся состоянии. Американец даже выстроил теорию: когда зверски хочется спать, открывается подсознание, а оттуда чего только не выскочит. Киллер тогда выслушал его, вежливо удивился и сразу забыл. Тем более что стихи были беспросветно психоделические. Американец читал их, картинно бросая на пол листки.
А вот теперь было похоже, что доля истины в его рассуждениях все же имелась.