Оборотень
Шрифт:
Но тот не собираясь подчиняться, огрызнулся:
— Ты чертовски не благороден. Ты уже своими дикими методами заткнул одной, что тебе это дало? С барышнями надо культурно, она сама поймёт. Умная девочка. Хочешь, чтоб одарил тебя лаской? Да, княжна? Так мы расстараемся, — ухмыльнулся граф.
Громогласный хохот потряс лес.
— Вольдемар, что вы делаете? — напугалась Таня, пытаясь освободить из его цепких рук локоть.
— Что я делаю? — обернулся он к хохочущим друзьям, предлагая повеселиться с ним вместе. Те так долго тянуть были не намерены.
— Ваньку валяешь. Бери её на плечо и пошли.
— И, правда, граф, время теряем… — Покрутил перед носом зонтик цветка управляющий Шилевских.
Владимир, потянув её к себе, закинул
— Помогите, помогите…
Потом крик перешёл на визг.
Они снова разразились громким смехом.
— Заткнись, кто тебя здесь услышит, — наставительно пробасил Гучковский, пытаясь зажать всё же рукой в грязной замшевой перчатке ей рот, — и потом, кто тебя звал, сама пришла, добровольно.
Теперь смех был просто оглушительным.
Казалось, доберман не бежал, а летел. Залюбуешься. Каждая мышца гармоничного животного подчинена скорости. Не вероятной силы прыжки приближали его к группе. Ещё одно усилие и он свёл челюсти на руке графа. Взвыв от боли и схватившись за перекушенную истекающую кровью руку, он выронил девушку. Бывший управляющий Шилевских, опомнившись и схватившись за ружьё, не успел им воспользоваться. Кинув вопящего Владимира, пёс, оскалившись, перехватил шею стрелявшего, и она хрустнула, как кусок сахара в щипцах. Управляющий упал, точно подкошенный, ружьё, грохнувшись ему на грудь, выстрелило. Третий — Гучковский, стоявший от всей этой картины соляным столбом, увидев перед собой окровавленную морду пса, бешено вращающего глазами, грозно рычащего, вдруг сорвался с места и, забыв о болтающемся за спиной ружье, потрусил прочь. От греха подальше. Пёс, было сорвался вдогонку, но пришедшая в себя Таня ухватив его за ошейник потянула на себя, но не удержав такую силищу упала и проползла за ним несколько метров по траве, кричала: — Не надо, ради меня. Стой.
Поняв, что она не отпустит, Барон прилёг рядом, тяжело дыша и виновато смотря ей в глаза, словно пытаясь сказать: — «Только ради тебя, он остался жить». С морды вместе со слюной капала кровь. Таня, опустив глаза, глотая слова, прошептала:
— Всё, уходим Барон.
Забрав корзину и крепко держа добермана, она побежала, как могла на не желающих слушаться ногах прочь. Добежав придерживая рукой вылетающее из груди сердце, до небольшого овражка, она ухватилась за наклонившуюся над ним берёзу и долго стояла, тяжело дыша и обнимая нежное дерево. Доберман лежал рядом. Потом, сделав несколько шагов в сторону поляны, упав на колени в траву и непослушными руками, расстелив лоскут покрывала, присела, на залитый солнцем склон и, расстегнув ремешок на собаке, отвернулась. «Господи, как же это будет, что же это будет?» — колотились бестолковые вопросы в её голове, мешая остыть и прийти до конца в себя. Таня повернулась на его шаги, натянув панталоны, но голый до пояса, он пытался спуститься к ручью и отмыться от крови. Взяв салфетку, укрывающую корзину, она последовала за ним следом. Прополоскав рот и несколько раз вымыв лицо, он холодной водой растёр грудь. Знала, что лучше б не следовало это делать, но не смотреть не могла. Смотрела на играющие в солнечных лучах мускулы, жемчужные капли воды, украшающие налитую мужской силой грудь. Серж молчал, отворачиваясь от неё, Таня не навязывалась, спокойно ожидая невдалеке, пока молодой человек отмоется и остынет после боя. Она даже не подумала о том, что он это воспринял наоборот, как брезгливое чувство к себе и вновь с новым рвением принялся отмываться. Не выдержав уже, Таня подошла ближе и попробовала вытереть его сама. Он, сначала, отшатнувшись, как от удара, потом закрыл глаза и позволил высушить себя. Он чувствовал себя ужасно.
— Спасибо что вернулся и помог. Ты, правда, не сердишься, что я сдержала тебя? Прости, пожалуйста, я так боюсь за тебя, — тихо роняла она слова, — а сейчас идём, оденешь рубашку, ты замёрз от такого обильного купания.
— Я убил человека… До этого случая я
Княжна желая проявить единение с ним погладила его большую ладонь и осмелев добралась до плеча:
— Это не человек. Этой двуногой особи нет названия. Он выплеснул в лицо княжны Софи Шилевской бутылочку серной кислоты. Её милое личико стало похоже на страшную маску. Пол лица сожжены. К тому же, этот гнусный мерзавец, превратив её в монстра, бежал. Выходит, отсиживался в этом осином гнезде. Она не хочет жить, её караулят. А он веселился и кутил. Ах, Серж там разбиты все в доме зеркала. Она единственная дочь. Её семья несчастна. И всё это из-за того, что бедняжка не захотела с ним бежать и тайно обвенчаться. Теперь она отмщена.
Конечно, в её речах правда, но он всё равно не находил себе места. Отвечал односложно, невпопад и путаясь.
— Какая дикость… Но я…
— Успокойся, — взмолилась она, — большого зла на тебе нет. Никто не может тебя упрекать и ты сам себя тоже. А, если уж разбираться, то во всём моя вина. Это я не должна была подвергать себя и тебя опасности. Меня предупреждали, а я не послушалась. Вот Бог меня и наказал. — Она многозначительно показала пальцем в небо. — Владимиру тоже поделом, тот ещё негодяй… Всё к чему он прикасается погибает.
— Ты знаешь графа Ветрова? — развернулся он резко к ней. Последние слова, которые она произнесла больно кольнули его. — Скажи во имя неба, что связывает тебя и графа?
Пришлось объясняться. Но испытывая чрезвычайное неудобство от недосказанности, всё же сказала она не всю правду.
— Уверяю тебя, меня с ним не связывает ничего. Он жених моей подруги Натали. Я уже сейчас предвижу, что несчастнее женщины на этом свете не будет.
Казалось, с облегчением барон отпустил её.
— И тебе он не нравился? — с недоверием уточнил он.
— Нет, — солгала она совершенно с добрыми намерениями. К тому же сейчас совсем не уверенная в том, что это вообще с ней было.
Серж, ни на мизинец не веря, пытался вывести её на чистую воду.
— Но он жгуче красив и разговорчив. К тому же любимец весьма многих особ прекрасного пола. Девицы умирают от любви к таким?
Княжна не стушевалась и нашла слова казалось успокоившие его.
— Его красота зла и разрушительна. У меня мурашки по спине от его прикосновений.
Он даже в волнении улыбнулся.
— Княжна, ты прелестна своей наивностью. Бояться светского льва и не дрожать перед кровавой мордой оборотня… Может, тебе, ягодка, уехать лучше в белокаменную? — деликатно предположил он.
Таня разнервничалась.
— Как можно, для чего?
Он с горечью объяснил:
— Убийство. Эти негодяи могут с пылу, жару в это дело запутать тебя…
Она вспыхнула и тут же оказала сопротивление. Качая головой, заявила:
— О, нет, нет! Невозможно! Совсем нет. Удвоенная опасность угрожает тебе. Моё имя они даже не упомянут. Это сразу выставит их в не лучшем свете. А вот на добермана они наверняка натравят урядника и начнут охоту сами. И не только они, но и людей взбаламутят тоже. Ведь наверняка мерзавцы объявят, что на них напал сумасшедший пёс. Представляешь, какая охота на тебя начнётся. Поэтому прошу, без меня ни шагу. С моим именем связать тебя не могут, вместе нас до схватки не видели. Серж, настоятельно прошу, будь осторожен.
Он откинулся на покрывало и, подставив грудь солнышку, закрыл глаза. Таня, почувствовав запах земляники, где-то рядом, отклонила листочки под рукой и… заплакала. Оскорбление, нанесённое ей сегодня мужчинами, было уж чересчур велико. Долго продвигающиеся из самого сердца к горлу рыдания прорвались, наконец, наружу. «Это заполнившее её напряжение сходило сейчас горючими слезами, а всему виной, конечно, земляничка, которую так ей захотелось сорвать. Это, непременно, именно она её так расквасила. Это, безусловно её аромат наполнив головку, так искупал слезами. Почему жизнь совсем не благосклонна к ней. За что такая нелюбовь?» Почувствовав её хлюпанье, Серж присел рядом.