Обойма ненависти
Шрифт:
– Ну, вот и порядок, – скупо улыбнулся Гуров.
И стал рассказывать дальше, как очень долго искали и в конце концов нашли выброшенный пистолет. Далеко, у самой объездной. И экспертиза подтвердила, что выстрелы в Лукьянову произведены были именно из этого пистолета. А еще экспертиза определила, что убийца в момент совершения преступления был в пластиковых перчатках. Простенькие такие перчатки, дешевые. Такие одноразовые перчатки вкладываются производителем в каждую коробочку с краской для волос. И очень часто женщины, не обладающие определенным достатком, не выбрасывают
Гуров знал, что Оксана сейчас может сказать, что такую краску в каждом доме найдешь, у каждой женщины. И для следователя и судьи это косвенные доказательства, потому что сто процентов экспертиза дать не может. Но вот чего Оксана не знала, так это современных возможностей экспертов-криминалистов. Не знала она и того, что потожировые отпечатки, оставленные ею на внутренней стороне перчаток, выброшенных вместе с пистолетом, поддаются идентификации со стопроцентной уверенностью. И экспертиза это подтвердила.
Но и этого было бы, наверное, недостаточно для того, чтобы Оксана сама дала признательные показания. Грубо говоря, суд и без ее признаний вынесет приговор, потому что улик более чем достаточно. Но Гуров стремился к большему – ему была важна победа в этом поединке, полная победа. И важно было, чтобы Лукьянов и Филиппов поняли все до конца. И для этого она должна сейчас и вот тут признаться. Скорее им, чем Гурову. А ведь еще придется устанавливать того, кто изготовил из травматического пистолета боевой и продал его Филипповой.
– Понятые готовы? – спросил Гуров через плечо.
Сузиков ввел в комнату молодого парня и женщину в домашнем халате. Наверное, соседей.
– Уважаемые понятые, – сказал мужчина-следователь. – Вы видите на руке женщины, сидящей перед вами на диване, золотые часы с тонким золотым браслетом. В вашем присутствии мы их изымаем у подозреваемой Филипповой. Капитан!
Сузиков натянул на руки поданные ему экспертом тонкие перчатки, подошел к Оксане и снял с ее запястья браслет с часиками.
– Теперь я прошу понятых пройти на кухню, – предложил следователь. – Там наши криминалисты сейчас установят соответствующие приборы и исследуют изъятые часы на предмет нахождения на них остатков пороховых газов и частичек несгоревшего пороха.
– Вот так, Михаил Александрович, – сказал Гуров. – Вот к чему приводит женская любовь. Оксана искалечила жизнь человеку, чтобы попытаться быть все время рядом с вами и попытаться завоевать вас. Точнее, завладеть. Вы думали, что у вас есть друг, который приходит к вам иногда в гости с женой. А он от вас давно отдалился, брошенный, наедине со своими комплексами. Это она постоянно пилила Антона и заставляла ходить к вам. Она его воспитывала, заставляла изображать, что вы еще дружите… Нелепо, но именно Оксана сделала так, что вы все еще дружите. Точнее, видитесь как друзья. А на самом деле это видимость.
– Я искалечила жизнь? – вдруг сиплым голосом спросила Оксана.
Гуров посмотрел на женщину с интересом. Начнет или не начнет говорить? А как она постарела
– Я искалечила… А кто-нибудь подумал, как искалечена моя жизнь? Я его любила! И сейчас люблю. Вы, менты, и представления не имеете, как могут любить женщины, как они всю жизнь отдают ради того, чтобы получить свое, чтобы дождаться того, чего они заслуживают…
– Отдают? – удивился Гуров. – Пока что я убедился, как они берут жизнь. Чужую жизнь ни в чем не повинного человека.
– Неповинного, – со злостью выпалила Оксана. – Это она во всем виновата! Только она. Она перешла мне дорогу, она отняла у меня любимого, она помешала мне быть счастливой… Кому я искалечила жизнь? Этому ничтожеству? – Оксана ткнула пальцем в Антона. – Да я ему все дала! И себя ему отдала, радоваться должен. Он пользовался моим телом как хотел. Много лет. Я холила и лелеяла его дурацкое творчество, убеждала его, что он талант. Я создавала ему все условия, поила и кормила, потому что он сам был не в состоянии принести в дом ни копейки. А кто договаривался о выставках? Кто размещал его картины в салонах, на презентациях, кто договаривался в издательствах? Он сам? Хрен вам, это все я. Да без меня он бы сейчас на мусорке рылся в поисках куска хлеба! И Михаилу я говорила, просила его, чтобы помог, нашел для друга работу, договорился с барыгами, которые картинами торгуют…
– Убийца, – прошептал Антон, качая опущенной головой.
– Ничтожество неблагодарное, – парировала Оксана. – Да, я убила. Я единственная из всех вас, кто что-то делал, кто еще способен изменить, устроить этот мир… Вы амебы! Я для вас жила…
Гуров поднялся из кресла и подошел к окну, бросив через плечо, чтобы Оксану увели. Дождь на улице понемногу перестал. Мокрый асфальт темнел лужами и ворохами разметенных из куч опавших листьев. Облака неслись низко, почти цепляясь за крыши многоэтажек. И из-за серо-белых облаков проглядывало такое же серое мутное небо.
– Ну, вот и все, ребята, – повернувшись лицом в комнату, сказал Гуров. – Мы свое дело сделали, а вы уж живите теперь как знаете. Или как сможете.
Сыщик смотрел, как в разных концах комнаты сидели двое мужчин с опущенными головами. Они не смотрели друг на друга, хотя когда-то были большими друзьями. Но что-то в их дружбе было такое, что и привело вот к такому результату.
– Зачем тебе был нужен весь этот спектакль? – поинтересовался Крячко, когда они уселись к Гурову в машину.
– Наверное, старею, Стасик, – невесело усмехнулся Гуров. – Тянет не только ловить преступников, но и пытаться лечить души тех, кто своим равнодушием к окружающим его близким людям приводит к преступлению других. Или позволяет преступать закон. Ну, уж если не лечить, то, по крайней мере, ставить диагноз.
Гуров с минуту сидел молча, потом спросил:
– Стас, ты можешь честно и откровенно ответить мне на один вопрос? Только честно, как другу. Если не можешь, то не отвечай.
– Конечно, могу, – уверенно ответил Крячко без всякого удивления.