Шелест молнии, вспышки грома,Детский плач и девичий смех,И звенит, как после погрома,Благодать без всяких помех.Что там будет еще, не скажешь,Бог, сердитый во все времена?И кого Ты теперь накажешь,Если наша печаль одна?Если сердце угрюмо бьетсяИ закусывает удила.Если солнце на дне колодцаГреет медленные тела.И глядим мы на землю кротко,И плывут, как будто во сне,Ада мутная сковородка,Рая яблоки на сосне.
«Снежинки на ресницах тают…»
Снежинки на ресницах тают,Стрижи над городом летают,И не лукавят, и не лгут,А просто небушко стригут.И вот уж небосвод подстриженИ тем нисколько не обижен,Напротив, радостен вполне…Подстричься надобно и мне.
«Не времена милы, милы пространства…»
Не времена милы, милы пространстваИ дух высокого непостоянства,Ведущий нас то к лесу, то к избеБревенчатой, то к радостному храму,В котором мы, да не имея сраму,Гуляем как-то сами по себе.Пусть голубочки белые воркуют,Пусть ангелы веселые ликуют,И пусть Господь смеется в небесах,И жаворонок пусть порхает в небе,Не думая о завтрашнем о хлебе, —И что с того, что наша жизнь в слезах?!
«Гроздь винограда, грусть…»
Гроздь винограда, грустьДрозда и кувшинки страстьБелая, а корыстьВ том, чтоб любовь не украсть,Чтобы душу мою не загрызть —Пусть Бог жизнь продолжает прясть.
«Слепая ласточка закроет мне глаза…»
Слепая ласточка закроет мне глаза —Не Мандельштам, а, кажется, ТиресийВозникнет средь прозрачных этих взвесей,И будет так чиста его слеза!Вот виноград, вот вертоград далекий,Вот ангелы порхают там и тут.Осины сквозь Иуду прорастут,А что Христос? Как прежде одинокий.А с кем любовь? С тобой, Христос. С тобойИ братья, и Мария Магдалина,И Господом обещанная глина.Но кто пойдет теперь с тобой? Любой.По небу аки посуху. В хлевуОстанется овца. А там Египет.Отчизна выпита, и воздух выпитАрхангелом. А я-то что реву?Смоковницы и Гефсиманский сад,Потом петух орет четыре раза,Петр камень в карты выбросит, зараза,А смоквы все висят, висят, висят.Слепая ласточка опять заголоситИ молвит, бледная: живи, дружок, покудаНа горестной осине лишь Иуда,А не Христос рассерженный висит.
«А Создателю вновь хвала…»
А Создателю вновь хвала —Его желчь отыщешь с трудом.Вот твой храм, сгоревший дотла,Вот твой странноприимный дом.И в серебряной нищетеЧто же делать, Господь, прости,Горемычному сироте?Разве руки крестом сплести.Из-за пазухи нож кривойНочь достанет, станет, как зверь.Ты поверишь, что я живой?Умоляю тебя, поверь!
«Я живу, как Бальзак и как Пушкин, в долг…»
Я живу, как Бальзак и как Пушкин, в долг,Я родился почти в сорочьей сорочке,Потому и никак не возьму я в толк,Откуда берутся эти вот строчки.Откуда грешная эта земля,Откуда безгрешная эта корова —Для смерти для, для бессмертья дляИль для святого небесного крова?Я иду по берегу державной реки,Так иду, по самому краю.Ловят рыбу радостные рыбаки,А я рассвет выбираю.А еще сирень, что на берегу,Белая, словно печаль былого.Я ее, милую, сберегу,Только об этом ни слова.
«Вещун-кузнечик, бормочи…»
Вещун-кузнечик, бормочиСвое заветное желанье,Веди беспечность на закланье —Оно сбывается в ночи.В особенности среди трав,В росу горячую одетых,При взрослых бормочи, при детях —Не всякий взрослый костоправ.Но дети – дети слышат впрокТвою волшебную молитву —Не как судьбу, не как ловитву,Не как заученный урок,А как внезапный Божий знак,Смущенный мыслию большою,Парящий тихо над душоюИ приходящий лишь во снах.
«Жил человек. Соловьев и бабочек слушал…»
Жил человек. Соловьев и бабочек слушал.Ел что попало, лягушек одних не кушал.Щи хлебал и парное пил молоко,Женщин любил – растерянно, одиноко.Господи, как же их было много!А потом ушел далеко.Жил человек. И жизнь была не напрасна.Жил человек, как будто не в первый раз, ноВсегда казалось, что он умрет вот-вот.Жил человек – и друзья у него были:Одни его презирали, другие – любили.Жил человек. До сих пор, небось, живет.
«Не бывать добру и злу…»
Не бывать добру и злу,Если волк нырнет в подъезд.Муха ходит по стеклуИ мои коврижки ест.Волк – он ладно, он такой,У него печаль чела.Выпить, что ль, за упокойМухи, злющей, как пчела?Только ночь и только волк,Только звездочки однеЗнают в этой жизни толк —Тот, что непонятен мне.Оглянусь и встрепенусь —Где там волк, а где луна?Да неужто это Русь?Русь родимая, она.
«В воде по горло жирные стада…»
В воде по горло жирные стада,Глаза травы следят за ястребинымКорявым клювом – он летит к рябинам,Краснеющим внезапно от стыда.А где пастух? Под ивой возлежитИ пищу вдохновенную вкушает.Его никто пространства не лишает,И жизнь его никто не сторожит.А ястреб, медленно слетев с куста,Вдруг шевельнет напыщенною бровьюИ окропит рябиновою кровьюЗемли потрескавшиеся уста.
«Свари пельмешки, милая! Потом…»
Свари пельмешки, милая! ПотомМы погрустим, а может, и поплачем,И жизнь свою опять переиначим,Войдя, как в озеро, в родимый дом.Не жизнь странна, а русская страна —С медведями, с морозцем, со снегами.И пусть струна еще звенит в тумане,Но боязливой стала и она.А вот пельмешки, правда, хороши —Так в рот и просятся! Посыпь их перцем,Благослови их, радостных, всем сердцемИ водочки в рюмашку накроши.