Обратная сторона космонавтики
Шрифт:
Были даже опасения, что Гагарин, лишившись рассудка, саботирует исторически значимый полет. Опасения были настолько серьезны, что до взлета капсулы «Восток» все ручное управление в ней было заблокировано. А что если что-то пойдет не так, связь оборвется, и пилоту придется взять управление в свои руки? Ученые подумали и об этом: перед отлетом Гагарину передали запечатанный конверт с секретной комбинацией разблокировки панели управления.
Но ученых беспокоила не только опасность потери космонавтом рассудка. Согласно опубликованным в журнале «Авиационная медицина» (апрель 1957 г.) исследованиям, 35 % из 137 опрошенных пилотов признались, что испытывают странные чувства в момент отрыва от земли, что почти всегда это происходит во время одиночных полетов. «Мне тогда кажется, что я теряю всякую связь с землей», — признался один из опрошенных. Ввиду распространенности явления решено было дать ему название: эффект отрыва. Большинство подверженных этому феномену пилотов испытывали не панику, а эйфорию. Только 18
В том же году, когда вышла в свет эта статья, полковник Джо Киттингер поднялся на 29-километровую высоту в закрытой капсуле размером с телефонную будку, подвешенной к баллону с гелием. Как только уровень кислорода упал до критически малого, начальник Киттингера Дэвид Симонс приказал начинать снижение, на что Киттингер ответил на азбуке Морзе: «Поднимись и забери меня сам». Позднее Киттингер говорил, что это была просто шутка, но Симонс так не думал: на морзянке шутить не очень-то легко. Позднее в своих мемуарах «Человек в высоте» Симонс написал, как в тот самый момент решил, что «с Киттингером случилось что-то странное и непонятное. что его охватило странное и необъяснимое чувство потери реальности и что он упрямо готов лететь дальше и дальше, совсем не задумываясь о последствиях».
Симонс сравнивал этот феномен со смертельно опасным «глубинным опьянением». «Глубинное опьянение» — это физиологическое состояние, при котором дайвера охватывает ощущение умиротворения и неуязвимости. Обычно оно случается на глубине больше 30 метров. У этого состояния есть и другие названия вроде прозаического «азотного отравления» или так называемого эффекта мартини (степень опьянения можно выразить через соотношение: один бокал мартини на каждые 10 метров, начиная с двадцатого). Симонс даже сделал предположение, что скоро в медицине появится еще один термин — «высотное опьянение» для описания чувства эйфории, испытываемого пилотами. [10]
10
Каждый вид перемещения имеет свои особые психические отклонения. Эскимоса-охотника, плавающего в одиночестве по тихой прозрачной воде, например, может охватить «страх каяка» — иллюзия, будто его лодка тонет, или что ее передняя часть погружается в воду, или же наоборот — поднимается над водой. В «Предварительном отчете о распространении страха каяка среди эскимосов Западной Гренландии» говорилось и о причинах суицидов эскимосов, а также отмечался тот факт, что четверо из 50 покончивших жизнь самоубийством эскимосов были пожилыми людьми и они просто «лишили себя жизни из-за ощущения своей бесполезности и никчемности». Но в отчете ничего не говорилось о том, выбрасывались ли они сами на плывущие льдины, как нам иногда рассказывают, и можно ли как-то предугадать такое поведение.
И его предположение сбылось, правда, НАСА выбрало название попроще — «космическая эйфория». В своих мемуарах Юджин Сернан писал: «Психиатры НАСА предупреждали, чтобы я не смотрел на вращающуюся внизу Землю, дабы не впасть в состояние эйфории». Сернан должен был совершить третью в истории «космическую прогулку», и у психиатров имелся повод для беспокойства. Дело в том, что во время двух первых «прогулок» космонавты не просто впадали в состояние странной эйфории, но и напрочь отказывались возвращаться обратно в капсулу. «Я чувствовал себя просто прекрасно, и мне совсем не хотелось уходить оттуда, — вспоминал Алексей Леонов, первый человек, который вышел в вакуум космоса, будучи привязанным к капсуле „Восход“ в 1965 году. — Из-за так называемого психологического барьера человеку должно быть невероятно сложно противостоять космической бездне. А что касается меня, то я не только не чувствовал никакого барьера, я вообще забыл, что такой существует».
На четвертой минуте первой «космической прогулки» НАСА астронавт «Джемини-4» Эд Уайт начал говорить о том, что «чувствует себя на миллион долларов». Он все старался подобрать слова, чтобы описать свои ощущения: «Я только что… это потрясающе». Иногда записи переговоров астронавтов напоминают разговоры больных на групповой встрече у психиатра. Вот отрывок из беседы между Уайтом и его командиром Джеймсом Макдивиттом, двух военных пилотов, после возвращения Уайта с «прогулки»:
«УАЙТ: Джим, это самое естественное ощущение в мире.
МАКДИВИТТ: …Да уж, ты выглядишь так, будто вновь побывал в животе у мамочки».
НАСА волновало не то, что его астронавты слегка «покайфуют», а то, что эйфория может взять верх над здравым рассудком. На протяжении двадцати минут центр управления полетом безуспешно пытался прорваться сквозь охватившую Уайта пелену блаженства. Наконец Гасу Гриссому
«ГРИССОМ: „Джемини-4“, возвращайтесь на борт!
МАКДИВИТТ: Они хотят, чтобы ты сейчас же возвращался назад.
УАЙТ: Назад?
МАКДИВИТТ: Да.
ГРИССОМ: Подтверждаю приказ. Мы уже давно пытаемся связаться с тобой.
УАЙТ: Понял, Земля. Позвольте только сделать еще несколько снимков.
МАКДИВИТТ: Нет, назад. Давай уже.
УАЙТ: …Послушайте, вы ведь меня все равно затащить внутрь не можете, ну ладно, уже иду».
Но он так и не приблизился к кораблю. Прошло две минуты. Макдивитт уже начал умолять:
«МАКДИВИТТ: Забирайся же внутрь…
УАЙТ: Вообще-то сейчас я собираюсь сделать отличный снимок.
МАКДИВИТТ: Не надо, возвращайся.
УАЙТ: Я фотографирую наш корабль.
МАКДИВИТТ: Эд, иди сюда!»
Прошла еще минута, прежде чем Уайт двинулся к шлюзу со словами: «Это худший момент в моей жизни».
Космическим агентствам, по правде говоря, следовало беспокоиться не столько о нежелании астронавтов возвращаться на корабль, сколько о том, чтобы облегчить это возвращение. У Уайта ушло двадцать пять минут на то, чтобы безопасно пройти на борт через шлюз. Не легче ему становилось и от осознания того, что в случае утечки кислорода или потери сознания Макдивитт должен будет перерезать фал, а не, рискуя собственной жизнью, стараться втащить его на борт.
Говорят, что Алексей Леонов во время своего возвращения сбросил пять килограмм. Скафандр Леонова так раздулся, что он не мог даже колени согнуть, поэтому вынужден был заходить вперед головой, а не ногами, как он делал это на тренировках. Пытаясь закрыть за собою люк, он застрял, и ему пришлось ослабить давление в скафандре, чтобы попасть внутрь, а это практически равно попытке самоубийства, почти то же самое, что быстрый подъем для дайвера.
В архиве НАСА есть одна очень интересная запись времен холодной войны, мол, перед полетом Леонову дали таблетку с ядом на случай, если ему так и не удастся попасть на борт корабля, а его коллега Павел Беляев в случае опасности должен был «оставить Леонова на орбите». Смерть от цианида (самого распространенного яда в таблетках) гораздо мучительнее, чем смерть от недостатка кислорода (когда клетки мозга гибнут от кислородного голодания, наступает эйфория, и все заканчивается довольно быстро), так что второй вариант кажется предпочтительнее. Но эксперт по космической психологии Джон Кларк не верит в эту историю с таблеткой. Я написала Кларку в его офис в Национальном институте космических биомедицинских исследований относительно сомнительной возможности найти в костюме астронавта место для таблетки, [11] и он поспрашивал мнения своих коллег. Его русские знакомые также опровергают слух о том, что Беляеву было поручено застрелить Леонова, если тому не удастся попасть на борт. Все дело в том, что Леонову и Беляеву следовало совершить посадку на территории, где обитало множество волков, так что пистолет прилагался к экипировке космонавтов как необходимое средство выживания.
11
Единственным возможным способом было прикрепить ее к шлему, как поступают со съестными батончиками. Эти батончики сделаны из мякоти вяленых фруктов и прикреплены к шлему таким образом, что астронавт может просто наклонить голову вниз и откусить. Или, как сказал Крис Хэдфилд, наклонить голову и выдавить себе все на лицо. Фруктовые батончики расположены рядом с тюбиками для напитков, которые, как правило, протекают и превращают «фрукты» в липкую массу. «Так что мы просто перестали есть их», — сказал Хэдфилд.
После истории с Эдом Уайтом случаи эйфории повторялись довольно редко, и психиатры вскоре перестали волноваться по этому поводу. У них появилась новая забота: головокружение при РОК (работе в открытом космосе, «космической прогулке»). Некоторых космонавтов буквально парализовало от страха при взгляде на вертящуюся внизу Землю. Джерри Линенджер, астронавт станции «Мир», писал в своих мемуарах об «ужасном, не отпускающем» ощущении того, что ты «стремительно падаешь на Землю, в десять или сто раз быстрее», чем прыгая с парашютом. (С разницей, естественно, в том, что астронавт, в отличие от парашютиста, падает на Землю по гигантской окружности и никогда на нее не упадет.)
«Я сжал перила так сильно, что костяшки пальцев побелели, — писал Линенджер об охватившей его агонии страха на 15-метровой выдвижной панели станции „Мир“. — Я изо всех сил старался удержаться, чтобы не закрыть глаза и не закричать. А однажды я даже слышал историю о том, как один астронавт, уже выйдя из люка, неожиданно вернулся обратно и, не снимая костюма, схватился за ноги своего товарища».
Чарльз Оуман, специалист в области космической морской болезни и головокружения из Национального института космических биомедицинских исследований, отмечает, что головокружение при работе в открытом космосе совсем не фобия, а естественная реакция сознания на новую и пугающую реальность опасности падения на огромной скорости в никуда. Но астронавты делиться своими страхами не любят, а это только усугубляет проблему.