Обратная сторона войны
Шрифт:
– Вон, видишь, этот бородатый! Прислали! Видать, дела-то у нас здесь не очень хорошие!
Такая вот у нашего брата репутация. А с Самолетовым мы были действительно похожи. Но потом я начал отращивать брюшко, и меня стали путать с Аркадием Мамонтовым. Постепенно. Сначала говорили: «О! Аркадий Самолетов!» или: «О! Алексей Мамонтов!» А потом уже все называли правильно, в смысле «Аркадий Мамонтов!», Действительно, мы с Аркашей имели одинаковые формы. И лишь однажды человек точно назвал меня. А было это в аэропорту «Шереметьево», мы вылетали в Киргизию, в Ош, там как раз начиналась очередная резня. Ко мне подошел человек. Натуральный индеец. Все, как положено: перья на голове, ожерелье из медвежьих когтей… Здравствуйте, говорит, Александр Сладков,
Короче, я – Сладков. Со мной здесь, в Донбассе, мои старички, моя команда. Оператор Володя Рыбаков и звукооператор Игорь Уклеин. С Володей я еще начинал на «ящике». В девяносто третьем. Тогда он был похож на молодого революционера, бомбиста, народовольца. Пышная борода, шевелюра, очечки. Высокий, прямой, как кол.
В принципе, все так и осталось. Только волосы у него были черные, а нынче «соль с перцем». Но так же, по-питерски, интеллигентен, учтив.
– Володя, зачем ты рыбу солишь, она и так соленая?
– Ну, знаешь, советская привычка. Я привык, чтобы рыба была соленая.
Обращаясь к незнакомым людям, он как бы заставляет себя это делать. Говорит при этом чуть тише обычного, пересыпая речь всякими «извините», «вы не могли бы». Прям писатель какой-то солидный или художник. Хотя… Нет. Он теперь напоминает мне актера Бориса Хмельницкого, был такой, помните, Робина Гуда играл в кино? Хотя нет, тот понаглее был, понапористей. А Рыбаков… Или Рыбакоп, или Рыба для самых-самых близких, он, как и прежде, увешан всякими фонариками, складными ножиками, переносными пепельницами и так далее. У него три телефона, электронная сигарета, курительная трубка, связки ключей… Ну оператор, что возьмешь, профессия такая. Прям не человек, а бродячая лавка «Тысяча мелочей». И так же неистово, как в молодости, Рыбаков болеет за свой питерский «Зенит». Его супруга, Лена, тоже, естественно, фанат, снабжает Володю оперативно-спортивной информацией из Москвы, по эсэмэс. Бывает, сидим в каком-нибудь опасном месте, думаем, как выбраться живыми. И тут у Вовы телефон: «Ой, хулиганы! А еще на телевидении работаете!» – рингтон такой у него на сообщениях. И Вова начинает нервничать по-настоящему. Курит одну за одной.
– Что случилось-то?
– Да «Зенит»… Пропустили опять.
Вот такой Рыбаков. А Уклеин? Бывший «дикий гусь». Повоевал он в молодости, повоевал… Афганистан, Карабах, Балканы, Чечня. Это он потом нам достался.
Как надежный друг, как соратник, как нянька, санинструктор, телохранитель, ну и как звукооператор заодно. Знаете, он – «дядя». В царской армии так солдат звали, которые двадцать пять лет служили. Помните, у Лермонтова – «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…».
Внешность Уклеина внушительная. Крупная седая голова покоится на мощной шее. Широкие массивные плечи развернуты, относительно узкий таз, на мощных ногах – ботинки с вечно развязанными шнурками. Когда он в хорошем настроении, зовет меня командиром, когда чем-то раздражен, то фюллером (от слова «фюрер»). Если совсем злится, говорит: «Маршал, вас заносит!» Когда он явился в две тысячи третьем, был относительно молод, легко возбудим и задирист. Он мог во время моих горячих споров с каким-нибудь оппонентом шепнуть на ухо:
– Командир, разреши, я надаю ему по пузу?
И, чуть отвернувшись, мы начинали шепотом препираться. Я шипел:
– Не надо, ты что?!
– А зачем он так с тобой разговаривает?
– Да нет-нет, ничего страшного.
Однажды
– Странный у тебя, Игорь, метод знакомства.
Уклеин в ответ только разводил руками-оглоблями:
– Так получилось.
– Получилось… Не бей никого!
А еще однажды он при мне ударил человека в ресторане. В Перми. Тот собрал телом всю посуду, на него упал стол, шкаф с вешалкой, гардина, какие-то горшки с кактусами. В общем, труба.
Уклеин по-деревенски простоват, на первый взгляд. Но он много читает, просто запоем, в основном историческую литературу. То воспоминания Жукова, то Гудериана. Любит Кавказ. Бывает, мы пикируемся по каким-то мелочам.
– Игорь, Шамиля же в пятьдесят седьмом пленили?
– Пятьдесят девятом.
– Что ты мне трындишь!
Он опускает голову, вытягивает лицо как у бассета и дикторским голосом объявляет:
– Имам Чечни и Дагестана Шамиль был взят в плен войсками князя Борятинского в селении Гуниб двадцать пятого августа восемьсот пятьдесят девятого года!
А вообще-то мы редко спорим. Понимаем друг друга по жестам, по репликам. Да, а еще он глуховат – последствие контузии. Практически из-за нее не выпивает. Зато хорошо видит, по-хозяйски сметлив и остер на язык. Мы тут с Рыбаковым стали коллекционировать его витиеватые выражения. Однажды, увидев на блокпосту волосатого деда с берданкой, Уклеин присвистнул: «Ух ты, какой дед! Какая калорийная личность!» (Вместо колоритная.) Когда мы его попросили купить бутылочку дорогого виски, он, как хранитель денег, недовольно отреагировал: «Как будто водки нет. Я скоро возьмусь за вашу интеллигенцию!» В споре горячась, он может брякнуть: «Я забуду?! Да у меня память, как у орла!» Или: «Это что, наводящие ответы?» Сваливая на меня какую-то вчерашнюю оплошность, он скрипел: «Ты же взрослый был? Да? Да. А я маленький мальчик. Пьяный». Злясь на нас с Рыбаковым, может пригрозить: «Я вам цветность-то заритушу (вместо заретуширую)!»
Однажды на нашей базе в «Пятнашке» мы сидели с Уклеиным, ужинали. Рыбаков в соседней комнате что-то долго и нудно пилил своим офицерским швейцарским ножом. Потом оказалось – гильзу, чтоб высыпать порох и сделать брелок. Мне надоело.
– Что он там пилит?!
Уклеин среагировал без подготовки:
– Не знаю. Бежать хочет.
Бежать… Для кого-то судьба наша, как наказание. А я боюсь представить, что вот такие путешествия и в такой компании когда-то закончатся. Мне стыдно признаться, но я счастлив. Хотя многим это покажется странным.
Билет на тот свет
Мы приехали под Дебальцево. Шел снег и было холодно, а что вы хотите – февраль. Устав крючиться в тесном салоне, повылезали наружу. Террикон казался старой, поросшей лесами горой. На его плато, которое было размером с Красную площадь, кучковался вооруженный народ. Сколько? Непонятно. Повсюду мелькали огоньки сигарет. Урчала техника, два военных топливозаправщика скачивали из своих зеленых бочек бензин и соляру в подъезжающие к ним БТРы, БМП, «Уралы», джипы и микроавтобусы.
Ко мне подошли два добровольца. Развели руками:
– Ой, а вы тоже здесь?
– Ну, да.
Разговорились. Один худенький, бывший полицейский из Белгорода.
– Узнал, что война, все бросил, уволился и сюда. Уже семь месяцев здесь.
– Ну и как, много заработал-то, на новой работе?
– Заработал? Нам дают 1200 гривен в неделю. Это около сорока долларов.
Второй – высокий и мощный. С Алтая. Борода русая, пушистая, усы лихо, «по-верещагински», подкручены вверх, щеки пухлые и румяные.