Обречённая воля
Шрифт:
Из этих сомнений, из этого месива незаконченных мыслей родилось решенье: забыть о переговорах с Булавиным, собрать понизовое войско и, пока повстанцы не сильны, разбить их и тем оправдаться перед царём, подтвердить ему верную службу, а за это пожалует царь старожилых — оставит им вольности. Не стал же Долгорукий высылать беглых из богатых домов в Черкасске!
Решенье пойти на Булавина, вопреки их взаимной клятве, не смутило Максимова. Его угнетало иное. Он опасался: попадись Булавин в руки людей Долгорукого, и тогда если не под пыткой, то по злобе расскажет он про их совместный уговор против Долгорукого, а это — верный конец. Поэтому делом
Вечером другого дня Максимов на кругу объявил о походе против бунтовщиков. Сбор войска — на другое утро.
С утра Максимов выстоял в церкви службу, а когда выходил, то заметил, что кандалы Разина, прибитые к стене церкви, украшены последними осенними цветами, и люди, вместо того чтобы шептать слова анафемы, как требовала того церковь, смотрели на кандалы светло и торжественно.
«Разум от них отринуло! То ересь завелась! Времена-а…»
Второй неприятностью было известие старшины Петрова о том, что казаки не хотят идти на Булавина. Учиняют промеж себя круги и шумят кто во что горазд. Из пятитысячного населения Черкасска вышло на майдан человек с двести самых отъявленных домовитых казаков, возлюбивших Москву за большое жалованье и покой от беспоходья. Максимов срочно разослал старшин к калмыкам и татарам, бывшим на службе у Войска. Только через два дня собрал он отряд и, отслужив молебен, выехал в степь, держа направленье на верховые городки, где, по доносам лазутчиков, медленно двигался и сбирал силы Булавин.
«Вот побью вора, тогда и отошлю письмо государю», — тешил себя Максимов, сверкая золотом оружия и кафтана на своей белой одномастной лошади.
15
Путь из Черкасска в Шульгинскую был долог, хотя ехали с приводными, каждые десять вёрст пересаживаясь на вторую, отдохнувшую лошадь, но животные так истомились и исхудали за трёхсотверстный перегон, что под конец еле двигались. На закате подъехали к Шульгинской. Ещё издали услышали весёлый шум — гуляли вольные люди. Близ моста лошади насторожились на камышовый шорох. Из-под берега показалась казацкая шапка с красным шлыком и затрёпанной кистью.
— Вокунь? — удивился Булавин.
— Здорово приехал, Кондратей Офонасьевич! — обрадовался Окунь.
— Как тут живётся вам?
— Весело! Убитых москалей в яму пометали, своих земле предали. Казаки едут по вся дни многоконно.
— Да ну? — обрадовался Булавин.
— Истинно говорю. Народишшу привалило много! Все тебя ждут не дождутся.
— А ты чего тут?
— Траву ишшу.
— Какую?
— Царёв посох.
— Не помогает… А в карманах чего набил?
— То семя крапивно, дядьке Антипу подносье лечу, а то гниёт обрезаной-то нос.
— Рад поди, что племянница его цела осталась, а?
— Надо бы не рад! Да она не зело глядит на меня.
— Повремени чуток, вот отыщешь клад Разина — заманишь.
Отдохнуть Булавину не пришлось: казаки узнали, что приехал атаман, потянули его на круг.
— Слухайте, атаманы-молодцы! — набираясь последних сил, заговорил Булавин. — Был я на Черкасском городе, проехал вдоль запольных станиц и новорубленных городков — везде подымает саблю казацкий люд, токмо сумно глядят старожилые понизовые казаки — те, что ныне Москвой прикормлены.
— Порубать их!
— Вывести их! — раздались крики.
— Тихо вы! Дайтя атаману слово молвить!
— Досуг нам, атаманы-молодцы, глядеть на них! Много ли их — едина жменя наберётся, а дел у нас превелико. Завтра наутрее надобно нам отправить легковые казачьи станицы по всем рекам до самой Волги, да надобно нам о зиме подумать, где зимовать нам.
— На Москву пойдемтя, на боярски постели!
— На Москву, атаман, веди!
— На Москву покуда не поведу вас и не пущу, понеже сил у нас велми мало. А Москва сама сюда придёт, всеми полками со бояры, вот тут нам и надобно волю отстаивать.
— Гутарь нам, чего велишь?
— Давай нам своё атаманово слово!
— А слово моё таково есть: надобно весь Дон со всеми запольными реками поднять — от Запорог до Волги-реки и единою силою встретить супостатов!
— Верно гутарит атаман!
— Чего велишь?
— Велю крепко думу думать про оружие да про лошадь. Ничего не жалеть ныне — всё выложить на алтарь воли нашей! Отправиться во царёвы и порубежны городы, а кому и во Черкасск за покупкою того оружия, а сбор учиним в городках — в Торе, в Маяках, в Изюме мы городки энти днями приберём, а Шидловского побьём!
— Добро атаманово слово! — вскричал Стенька. Он теперь остался есаулом вместо убитого Цапли. — Я крест золотой отдаю безоружным! Токмо не пропивать, а не то сабля моя сыщет ту окаянную шею!
Поутру Булавин разослал легковые станицы со своими походными атаманами по всему Придонью, а сам с двумя сотнями направился на восток, к Боровскому городку.
Булавин ничего не сказал казакам о переговорах с Максимовым, поскольку за дорогу из Черкасска он пришёл к выводу, что надежда на войскового атамана плоха, лишь бы он не мешал, да не слушал царёвых писем, которые теперь пойдут.
Боровской городок встретил конницу Булавина колокольным звоном, как на пасху. Жители и сам атаман вышли с хлебом-солью. В съезжей избе и по куреням угощали победителей пивом и мёдом хмельным. На другой день собрали всеобщий круг, и Булавин снова держал своё атаманово слово. От казаков уже знали о разгроме отряда Долгорукого, и теперь всем не терпелось узнать о планах повстанцев. Булавин, не таясь, поведал боровским жителям и казакам, что готовит великий поход за волю Дона, за оборону беглого люда.
— Этак росколыхали вы всем государством расейским, а что вам делать, ежели придут войска из Руси, тогда и сами пропадёте, и нам с вами тоже пропадать!
Булавин присмотрелся к пожилому казаку, крикнувшему такие слова, окинул боровчан взглядом — тоже беспокойным, — и громко обнадёжил:
— Не бойтесь! Начал я это дело непросто. Был я и в Астрахани, и в Запорожье, и на Терках, и по многим станицам и новорубленным городкам проехал, и астраханцы, и запорожцы, и терчане, и донские казаки — все мне присягу дали, что будут к нам на вспоможение и в товарищи. Скоро они будут к нам! А ныне пойдём мы по казачьим городкам — в Новое Боровское, в Краснянск, на Сухарев, на Кабанье, на Меловой Брод, на Сватовы Лучки, на Бахмут. Идучи по тем городкам, станем казаков к себе приворачивать, а ежели которые с нами не пойдут, оставя нас одних супротив полков царёвых, то мы, назад вернувшись, не пощадим — таково ныне прилунилось на Дону, не обессудьте… А как сберем войско, то пойдём по городкам до Рыбного. И конями, и ружьём, и платьем наполнимся, а потом пойдём в Азов и на Таганий Рог и освободим всех ссылочных и каторжных, которые нам будут верные товарищи.