Обреченность

Герман Сергей Эдуардович

Полк прикрывали 1й дивизион 684го артполка майора Ахмеджанова и рота 5го огнеметного батальона.

Одна стрелковая рота 703го полка и 2я рота 5го огнеметного батальона находились в обороне на западной окраине Вировитицы. Подразделения 734го полка занимали оборону на рубеже Будаковац, Оршац, Пчелич и Сухополе.

15 декабря разведка советских частей обнаружила появление казачьих разведывательных групп.

Утром 17 декабря Паннвиц силами приданного ему 5го усташского полка из 1й хорватской пехотной дивизии и казаков 2й казачьей

бригады произвел разведку боем, в которой участвовали до 900 человек при поддержке артиллерии и минометов.

Во время боя около сорока казаков попали в плен. Грязные, перевязанные тряпками и обрывками своего обмундирования они, кто дерзко, кто понуро смотрели на советских солдат. Потом, чуть приободрившись, обжигаясь, до губ докурили последние, оставшиеся у них сигареты, излучая мрачноватую уверенность в своей скорой гибели.

Никто из них не походили на людей надломленных, изголодавшихся или не имевших понятия о воинской дисциплине. Никто не плакал, не валялся в ногах. Кто то сидел на земле молча, кто то молился, поддерживая товарищей своим мрачным спокойствием.

Пятеро бойцов, охранявшие пленных казаков, смотрели на них с холодной ненавистью.

— Смотрите славяне, - говорил один из них в прожженной на спине телогрейке, - молятся суки, чтобы без остановок на тот свет попасть. Так и чешутся руки пострелять их всех прямо сейчас.

Оперевшись на винтовки, бойцы прикидывали про себя в кого будут целить.

По приказу подполковника Шумилина всех расстреляли вечером 26 декабря.

Но Гельмут фон Панвиц получив от начальника разведки информацию о том, что части 233й дивизии готовят на этом участке прорыв с целью соединения с партизанами Тито, решил атаковать.

Ранним утром 26 декабря 1944 года 5й полк под командованием полковника Кононова атаковал противника в направлении на местечко Питомача.

Пластунские сотни выползли окопов, поднялись и вскинув оружие побежали на врага.

Грянуло казачье «ура», обильно сдобренное зычным остервенелым матом.

Но тут по казакам ударила шрапнель советских пушек. Командир 2го казачьего артиллерийского полка майор Рудольф Коттулински, приказал заткнуть русские батареи.

Вздрогнула земля, вспухая страшными взрывами. Из орудийных стволов вылетали клубы огня. Визгливо выли снаряды, раскатисто лопались посреди стреляющих расчетов.

Майор Коттулински, несмотря на войну сохранивший графский лоск, не отрываясь смотрел в мощный цейсовский бинокль, наблюдая за разрывами. Покрытые легким слоем копоти стеклянные глаза бинокля, шарили по позициям советского полка, пушкам, зарывшимся в землю.

Рядом с ним, с телефонной трубкой в руке, застыл связист. За спиной у него катушка с кабелем.

— По батарее! Правее 0—10. Прицел...

Кривились тонкие аристократичные губы. Резко и коротко звучали команды:

— Прицел!

— Прицел!.. — надрывно кричал в трубку связист.

— Прицел! — повторял за ним телефонист на батарее.

— Первое!..

Второе!.. Третье!.. Фойер!

Орудия судорожно подпрыгивали, и оглушающе выхаркивали рыжие клубы огня.

Послушно, с точностью заведенного механизма, расчет гремел замками, артиллеристы толкали в орудия снаряды. Команда:

— Фойер!

Толчок отдачи, звон гильзы.

Снова клацанье затвора казенника.

— Фойер!

Советские пушки замолкли.

Взлетела ракета, сигнал к атаке. Серая изломанная цепь слегка завозилась. Казаки осмотрели затворы карабинов и опять затаились. На головами посвистывали пули, вставать не хотелось.

Подскакал верховой, соскочил с коня, хлопнул его по крупу. Тот всхрапнул и послушно повернул назад. Офицер приосанился, картинно заломил черную папаху.

— Ну шо-ооо станишники, окропим снежок красненьким?

Тяжело подниматься под пули и бежать в атаку. Но еще тяжелее командиру поднимать людей на смерть.

У офицера получилось. Казачья цепь поднялась и вновь двинулась к советским окопам. Впереди чуть клонясь вперед, подоткнув полы шинели, легко и размашисто бежал невысокий офицер, в темно зеленой немецкой шинели.

Полковник Кононов наблюдал за атакой со своего НП. Увидев бегущего в атаку офицера, плюнул.

— Вот Бондаренко, бисов сын. Дожили, командир дивизиона сам в атаку ходит. Вот надеру я ему задницу! Но ор-рррел! Казак!

Цепь на секунду замедлила движение, командир, на бегу повернувшись, что-то крикнул, и люди снова перешли на бег. Все громче и громче стало нарастать хрипловатое и страшное «ура-а-а», сдобренное хриплым и остервенелым матом.

Два батальона шумилинского полка вжавшись в землю, ждали, когда атакующие начнут задыхаться, чтобы ударить по ним со всей силы.

— Пора!

Командир 1го батальона подал сигнал командиру стрелковой роты старшему лейтенанту Игнатьеву — начать контратаку. Тот громко, скрывая собственную дрожь, прокричал:

— Гвардейцы, встали! Пошли!

За ним встал парторг батальона сержант Красильников, оглянулся, примкнул к винтовке штык, одернул складки и поправил полы шинели.

— Ну что хлопцы, сходим, набьем морды землякам?

— Сходим… — зло отозвался ему кто-то из солдат.

— Ну тогда, пошли!

Бойцы, горящие желанием поквитаться с предателями пошли в контратаку.

Две людские волны сошлись вплотную и сцепились в смертельной рукопашной схватке. «Ура» пошло на «ура», мат на мат.

Долго копившаяся в людях ненависть, о глубине которой они даже не подозревали, уже неподвластная им самим повела их на вражеские штыки и ножи.

Казаки вермахта и советские бойцы перемешались в жестокой драке. Пулеметчики прекратили стрельбу. От стрельбы в упор было мало проку. Не было времени перезарядить оружие, тряслись руки. И обезумевшие от страха и крови люди били, резали, рвали друг друга зубами, били ножами и прикладами.