Обреченность
Шрифт:
У нас нет выбора! Но лучше погибнуть в бою, чем в сталинском лагере.
Вечная память нашим погибшим друзьям! Мы не забудем их подвиг.
Сегодняшний день 28 октября отныне будет считаться днем боевого крещения нашего казачьего батальона.
— Слава казакам!
В селе зазвонил тяжелый колокол.
— Бум- бум!
Вслед за ним зачастил легкий, тонкоголосый. Печальные медные вздохи разносились по округе.
Вышел местных батюшка. Под золотой ризой у него была одета телогрейка и потому твердая риза сидела мешком. Священник перекрестился, перекрестил людей.
— Во имя отца и сына и святого духа.
Толпа поклонилась, вздохнула, замахала руками. Отпевание началось.
— Со святыми упокой, Христе, души усопших рабов твоих.
Жители плакали, клали земные поклоны. Батюшка служил не торопясь, молитвы читал внятно, с чувством. Старики и старухи, стосковавшиеся по церкви, стояли довольные, с ласковыми, прояснившимися глазами. Скорбными, дрожащими вздохами падали в сердце толпы слова молитвы.
— И сотвори им в-е-е-чную па-а-а-а-мять!
Люди крестились, всхлипывали:
— Со святыми упокой, Христе, души усопших рабов твоих.
Гробы поставили на телеги. Похоронная процессия тронулась. Скрипели колеса подвод. Неслись над Могилевом траурные звуки похоронных мелодий взлетая ввысь и опадая щемящей тоской. Сверкала медь оркестра, блестела позолота на парчовой поповской ризе.
Возле деревянной церкви свернули на боковую улицу, с заборами из жердей и почерневшего от дождя штакетника. Улица была мглистая от осенней сырости, серая. На земле лежали грязные листья, раздавленные сапогами.
Вскоре оказались на окраине. Здесь деревянные дома вросли в землю. Над крышами торчали черные от сажи печные трубы. К плачущим от дождя стеклам прижимались носы горожан.
Тянулась серая, грязная дорога. Лошади с каждым шагом привычно качали мордами, точно думали вслух. Шедшие за ними казаки привычно и обреченно месили грязь.
За огородами стояла небольшая березовая роща. Напротив — бугор кладбища.
Перед кладбищенскими воротами стояли две рябины с качающимися от ветра багряными гроздьями. Меж березовых стволов неброско мелькнули деревянные кресты, синичка, чистящая клювик о деревянный крест, на котором дожди и время стерли надпись.
Гулко застучали молотки забивая гвозди в крышки гробов, намертво спаивая ее с основанием. Заскрипели веревки, и, покачиваясь из стороны в сторону, задевая за края могилы, гробы стал медленно опускаться на дно.
Ямы, в которую опускали гроб, были полны воды, к крышкам гробов прилипли опавшие желтые листья.
Несколько комьев земли шлепнулись на крышки гробов.
Прогремел прощальный винтовочный залп.
Казаки крестились выходя с кладбища. Покосившиеся кресты, тянули им вслед свои деревянные руки, словно о чем то просили живых людей.
* * *
Утро наступило морозное, звонкое и хрупкое, как тонкий лед. Прямо над селом тускло светило холодное солнце. Лежал первый снег.
Казаки, толпились на площади вблизи казарм. Большинство было в мохнатых папахах, немецких брюках с красными лампасами.
Офицеры вышли из штабной избы на улицу. Небольшая кучка стариков и баб, в праздничной одежке, вышла посмотреть на казаков. Стояла в сторонке, не растекаясь по домам.
Снег хрустел под ногами. Из печных труб поднимались невысокие столбики дыма. Пар валил от невысоких деревенских лошаденок. От них шел острый запах пота и конского навоза.
Сотник Мудров поморщился и, взглянув на часы скинул башлык.
Повернулся к толпившимся на площади казакам, закричал:
— Стана-а-вииииись!
— Становись! Стройся! Первая сотня! Первый взвод! Вторая сотня- закричали взводные командиры.
На правом фланге взвилось знамя дивизиона.
Левее знамени — оркестр. Далее в форме буквы «П», в двух-шереножном строю — казаки и офицеры.
Группа всадников въехала в село. Впереди на сером жеребце, с белой отметиной на груди— командир батальона майор Кононов.
Его встречали стройные шеренги казаков. Лица, укутанные башлыками, покрытые морозным инеем усы, чубы, воротники шинелей.
— Смирна-а! Г-аааспада офицеры!
Сотник Мудров пошел навстречу Кононову, высоко вскидывая носки сапог и прижимая руку к папахе.
Казаки замерли, сверля глазами своего командира. Оркестр заиграл «Встречный марш».
Кононов осадил жеребца. Тот подался назад, зло присел на задние ноги. На черной вздернутой голове дрожали уши.
— Доброго здоровья, казаки!
Строй рявкнул так, что дрогнули стекла домов.
— Здра... рра... жла... гдин... майор!..
Лихо заломив черную папаху с красным верхом Кононов ухватисто сидел в кожаном седле с высокой лукой.
— Спасибо за службу!
— Рады стараться, гсдин майор!
Эхо прокатилось по селу, затихло в конце улицы.
Урча двигателями подъехали и остановились несколько легковых автомобилей. Из машин, разминая затекшие от долгой езды ноги вышли — генерал Шенкендорф с офицерами, корреспонденты с фотоаппаратами, бургомистр Могилева. Немцы одетые в шинели с меховыми воротниками, ежились от холода и постукивали каблуками сапог. От них пахло сигарами и хорошим одеколоном.
Спешившись и передав повод коноводу Кононов отрапортовал генералу.
Лучи холодного зимнего солнца отразились от блестящих погон.
Шенкендорф повернулся к казакам и сказал:
— Казаки и господа офицеры! Приветствую вас, в нашей общей войне с большевиками. Уверен, что ваша часть, под командованием майора Кононова, окажется на должной высоте при исполнении поставленных ему задач. Поздравляю всех вас с вступлением в ряды вооруженных борцов с коммунистическо-советской властью!