Обречённые. Том 1
Шрифт:
«Этот… Летучий гад атаковал! — Крысятнику ещё никогда не доводилось так говорить — не размыкая губ и не произнося, вроде бы, ни звука. Но получалось ведь, получалось, и уже от этого было легче! — Я ранен, Лошака наповал, остальные — не ходячие. Через десять минут они…»
«Понял. Сейчас посмотрю… Так, парни, гравилёт вылетел, у вас пять минут, не больше. Сейчас я вам помогу. Крысятник, Мастыря, соберитесь!»
— Кто говорит со мной? — точно так же, как миг назад сам Крысятник, спросил Мастыря. — Вождь?!
«Пак. Спокойно, Мастыря. Слушайте меня, оба! Сейчас вам станет легче. Гораздо легче. На время. Через три часа вы должны быть под землёй, и вам следует оторваться от погони, потому что потом вы будете беспомощны. Скорее всего, потеряете сознание.
Крысятник чуть не застонал вслух. Только что он едва мог ходить сам — налегке! И вот теперь предстоит ещё идти аж к Кольцевой, а это ещё километра три, не меньше. Возможно, и воевать… С осколками, засевшими в плече и бедре? Да он сам свалится, ещё до боя… Неужто Вождь над ними смеётся?
В следующий миг кровь неистово забурлила в жилах. Казалось, вместо крови по ним потёк жидкий огонь. Только огонь этот не сжигал, не лишал жизни, а придавал сил, он властно оттеснял боль, делая невозможное — посильным. Даже кровь из оставленных осколками ран почти перестала сочиться. Совершенно не чувствуя боли, Крысятник легко, как до удара «Нергала», выпрямился, повесил на плечо автомат, взял на руки Моху — и отрывисто скомандовал:
— Бери Лошака и остальное. За мной шагом марш! — и Мастыря повиновался с ходу, без малейшего недовольства. Он тоже был поражён отсутствием боли и слабости. Если прежде он и не верил в то, что Вождь Пак поможет, теперь от сомнений не осталось и следа. Даже то, что под тяжестью раненого ного-ласты проваливались в грязь, уже не пугало.
Никогда прежде Мастыря и Крысятник так не надрывались. Казалось, сейчас, не выдержав напряжения, жилы порвутся, а кости, подрубленные крохотными кусочками раскалённого металла, переломятся с сухим, мёртвым треском, и из многочисленных ран только кровь брызнет. Но этого не происходило. Каждый раз в самый последний момент находились силы, чтобы выдрать увязшую в грязи по колено ногу — и сделать ещё шаг. И ещё, и ещё. И при этом тащить грязный, пробитый осколками вещмешок с трофейными сухпайками, автомат и бесчувственное тело Мохи. Лошак и всё остальное достались напарнику. Мастыря тоже обливался потом, невидимый в предрассветной мгле, от него валил пар — но раненый, который только что едва мог передвигаться сам, уверенно тащил не меньший груз. Боль… Боль была, и ещё какая. Но, странным образом, она только прибавляла сил и злости.
— Уфф, дошли! Опускаем, только осторожно, — скомандовал Крысятник, когда ведущая во тьму растрескавшаяся лестница осталась позади. Осталась позади чёрная, грязная станция. Здесь, в лабиринте служебных помещений, раненых вряд ли удалось бы найти погоне. Они и сами-то ориентировались в царстве тьмы оттого, что Пак постоянно держал в их головах что-то вроде схемы, на которой яркой точкой выделялось их местоположение.
Раненные — неотличимые от убитых, даже окоченевшие, как настоящие трупы и уже порядком остывшие — легли на сохранившийся в подземной сухости казённый стол. Мэтхен, а скорее, его знакомые-учёные наверняка бы объяснили, что всему виной постоянные, не менявшиеся веками температура и влажность, отсутствие солнечного света и ветра. Здесь всё сохранилось, как было до Зоны — казённого вида, обшарпанный телефонный аппарат, какие-то бумаги, органайзер с давно засохшими ручками и вполне ещё пригодными для письма карандашами, все эти реквизиты прошлого были бесцеремонно отправлены на пол — зато раненых было куда положить. Не пуховая перина, но по сравнению с липким от слизи ледяным полом тоннеля… Или по сравнению с поверхностью, где лежать бы пришлось под ядовитым дождём…
— Раненых карауль, а я пошёл. Все магазины от автомата, кроме одного — мне.
Когда он выбрался наружу, было раннее утро, спасительная тьма истаивала, а западный ветер, дувший из относительно чистых областей Подкуполья, вообще не обещал ничего хорошего. «Если видимость будет метров двадцать, — подумал Крысятник. Странно — ещё
Небо плакало мутным дождём, пронизывающий ветер знобил. Свинцовое небо, покрытые слоем чёрной слизи склоны распадка, зловонный бурый ручей на дне, какие-то развалины за рекой — всё наводило смертную тоску. Не поднимало настроение ощущение одиночества и беззащитности. Тут они как на ладони — любой патруль на вертолёте или гравилёте может засечь даже сквозь смог, как тот «Нергал», и тогда хватит одной ракеты. Здесь уже не Москва с её бесконечными кварталами развалин, где не сложно уйти от погони. Лес был совсем редким, корявые деревца поднимались метра на три… Листвы у деревьев-мутантов почти не было, если б не смог, он был бы как на ладони. Порой попадались остатки городских кварталов, и вроде бы они могли послужить укрытием… Ну, начать с того, что самые высокие из них были в метр высотой, тут давно никто не жил. Чистильщики в данном случае ни при чём.
Крысятник вздохнул. Последний раз он тут был задолго до этой войны, когда с небес не грозила смерть, а по улицам не ездили неуязвимые патрули чужаков. Почему-то вызывало ярость именно это обстоятельство. Надо же! Ещё недавно он и подумать не мог, что станет воспринимать эти развалины как свои. Это было новое, и потому трудноописуемое чувство. Чужие танки и вертолёты, по-хозяйски уверенно ездящие по улицам захваченного города, оскорбляли, как… как роющийся в твоём добре, по-хозяйски ощупывающий грудь жены вооружённый чужак. Может быть, это чувство направлял и усиливал, добавлял в него сознательности Пак. Но зародилось оно задолго до появления нового Вождя. Как раз в день, когда после побоища выбрался поискать что-то ценное на главную площадь. Да-да, туда, к Колонне, на которой, оказывается, пряталась в смоге огромная бронзовая голова. Помнится, широкая площадь, сплошь покрытая растерзанными трупами, и серый ковёр крыс раз и навсегда лишили наивности. Чужаки — зло. Худшее, чем ползущие с Востока чудовища. С этим Злом с большой буквы нельзя договориться, хотя, вроде бы, и разум есть, и речь членораздельная — хоть и другой язык. Его можно только уничтожать.
Кольцевая показалась не сразу. Заросли низких кривых деревьев, сплетшихся ветвями в сплошной ковёр, сменились такими же уродливыми кустами, а они — мутантской осокой в дренажной канаве. В бесконечном буреломе ветвей неуютно свистел ветер. Больше не было ни звука — да и что делать тут, где уже много лет никто не жил, чистильщикам?
За заболоченной канавой начинался широкий, ровный пустырь с раскрошенным бетонным барьером посередине. Барьер был невелик, а теперь бетон раскрошился от времени, осыпался, обнажая проржавевшие железяки. По большей части он представлял собой крошечный вал обломков, толстый слой слизи почти скрыл их от глаз. Здесь Москва кончалась, за широченным, уходящим вдаль пустырём начинались развалины другого города. Как он называется, Крысятник не знал. Он уже собирался лезть на ту сторону, но в голове снова раздался голос Пака.
«Я увидел всё, что надо, — сказал Вождь. — Уходи в подземку и жди. Я уже послал подмогу, через несколько часов будут».
Больше голос Вождя в голове не раздавался. Постепенно ослабевало и его воздействие на тело. Раненные плечо и бедро снова начали болеть и кровоточить, силы утекали, будто в решето. Начала кружиться голова — накатывала вызванная потерей крови слабость. Увы, ни бинтов, ни лекарств отрядам разведчиков захватить не удалось. Да и толку-то от бинтов. После лежания в грязи ничего сколько-нибудь чистого — не осталось. «Если сейчас же не дойду до подземки — свалюсь прямо тут, — подумал Крысятник. — А ведь она совсем близко…» Лес остался позади, вокруг простирался привычный жителю нынешней Москвы пейзаж: необозримое море руин, бесконечные коробки строений, от почти целых, лишившихся только окон и дверей, до тех, от которых остались лишь неопрятные груды обломков. Никаких следов, будто и нет чужаков…