Обреченные
Шрифт:
Село насторожилось в ожидании. Нет, никто из деревенских вояк не заглянул в свой дом. Хотя по большаку днем и ночью громыхали танки, машины. Везли орудия, бойцов.
— Может, и наши скоро вернутся, — вытирали глаза старушки и все смотрели туда, куда в первый день войны увезла машина сыновей и мужей.
Живы ли они?..
Их теперь ждали в каждом доме. Днями и ночами. Но никто не возвращался в село.
Лишь военные машины везли на войну все новых солдат. Мальчишек, подросших за военные годы. Их везли на смену погибшим отцам, добывать такую трудную,
— Когда же будет победа, сынки? — спрашивали их деревенские старики, сдерживая слезы от затянувшегося ожидания.
Они не забывали своих детей. И молодые бойцы, глянув в лица стариков, вспоминали родных, тех, кого оставили дома, обещая вернуться живыми.
— Скоро победа! Очень скоро! Мы за нею едем! — ободряли мальчишки, понимая, как тяжело дается ожидание старикам.
Они сидели у окон ночами, ожидали детей на завалинках. И все высматривали, не сверкнут ли фары машины. Той, которая увезла. Она должна привезти всех, кого в тот день сорвала из дома.
Сколько их уехало, по каждому сердце болит. Всякий дорог…
Шли машины на фронт. В обратном направлении никто не появлялся. И сельчане уже перестали ходить к большаку встречать своих победителей.
— Видно у фронта рот широкий. Берет много. А возвращать не торопится, — упрекали старики войну.
И все ж туманным осенним утром облетела деревню новость. Вернулся с фронта свой — сельский агроном. Контуженный, правда. Но живой! К нему вся деревня прибежала в гости. Смотрели на мужика, как на диковинку. Вопросами засыпали. Еле отвечать успевал. Пришла и Тонька.
Нет, ее Тараса видеть не привелось. Воевали в разных местах и никогда не встречались.
— Много ли погибло на войне?
Человек даже в лице изменился. Посерел. Ничего не ответил. Отвернулся к окну, чтоб никто в глаз не заглянул, говорят, что в них, изболевшуюся солдатскую душу видно. Но пусть отболит она одна. Пусть другие той боли никогда не узнают и не испытают ее.
Пусть никто не увидит, как всухую, без слез и стонов плачет солдат, кричит во сне тем, кого уже нет в живых. В памяти он все еще с ними. И помогает им выжить. Тем, кто там в окопах, не раз спасали его, заслонив своею смертью его жизнь… Он будет кричать во сне до самого гроба, он будет стрелять и тогда, когда остынет земля от войны и зарастут цветами окопы и могилы.
Память всегда переживает солдат.
Тонька медленно вернулась домой. А может, ее Тарасу повезет?
Сколько она ждала его? Растила детей, готовила дом к возвращению хозяина. Нашила ему нарядные рубахи, связала носки. Проглядела все глаза. А его все не было.
Вскоре вернулись еще трое сельчан. И они не видели Тараса. Ничего не слышали о нем.
Тонька уже в который раз заливала слезами подушку. Дети совсем подросли. Им, особенно мальчишкам, как нужен отец… Из своей, пусть и дальней родни, уже двое вернулись с фронта…
…В тот день она легла спать позже обычного. Пекла хлеб допоздна. Устала. И, выложив на стол горячие караваи черного хлеба, прилегла
Тонька всполошилась, вскочила с постели, не соображая, утро на дворе или ночь? Кинулась к двери, сдвинула щеколду, и, не спросив, распахнула дверь.
Перед нею стоял Тарас, а сзади ехидно улыбалось худое лицо свекрови.
— Тарас! — вырвалось у бабы из сердца.
Но муж не обнял, не поздоровался. Только теперь заметила баба его бледное лицо, сжатые губы.
— Открываешь, не спросив? Совсем ссучилась, курва! — оттолкнул жену и шагнул в дом.
Свекровь шмыгнула следом, как грязная мышь.
Тарас обошел дом, оглядел спящих детей. И вернулся на кухню. Сел за стол, глянув в упор, сказал чужим, сиплым голосом:
— Рассказывай, шлюха, как под немцем жилось, покуда я на войне кровь проливал?
— Ты что, Тарас? Я ни с кем не жила. Вот и мать подтвердит, — не поверила в услышанное Тонька.
— Иль мне брехать станешь? Даром они тебя кормили и одевали? За твои бесстыжие бельма! Мужик на войне мучается, а ты с фрицами крутила, сука! грохнул по столу кулаком.
— В чем винишь меня? Что детей наших сберегла, помогла выжить твоей матери?
— Не нуждалась я в твоей помощи! — подала голос свекровь и добавила:
— А вот Тараску, да и всю нашу семью, ты, лярва, опозорила. Потому, как у немцев в потаскухах была. Это вся деревня подтвердит. И Тарасу о том люди наши все уши прожужжали.
— Кто? — подскочила Тонька, стиснув кулаки, и кинулась к свекрови.
Тарас опередил, сшиб бабу с ног одним ударом. И когда Тонька упала, перешагнув ее, ушли оба.
Антонина пришла в себя, когда чужие руки подхватили ее с пола и вместе с детьми затолкали в «воронок».
Оглянувшись, она увидела около дома Тараса, державшего в руке вещмешок, а рядом с ним свекровь, юлившую у двери, ожидающую, пока вышвырнут из дома в машину последнюю, еще не проснувшуюся двойню девчонок.
Старухе не терпелось. Едва девчонок вытащили во двор, свекровь нырнула в дверь, потащив за собой Тараса.
Вскоре Тонька узнала, как и почему оказалась она в тюрьме, где ее вместе с детьми продержали полгода, решая их судьбу.
Тоньке прочли заявление Тараса, в котором он — фронтовик, защитник Отечества, просил смыть с него клеймо позора и принять меры к его жене, служившей немцам верой и правдой, путавшейся с ними все годы войны.
«Я на фронте жизнью защищал страну. Нигде не опозорился, не осрамил село и родню. Воевал на передовой, где меня приняли в партию. Был командиром роты и имею награды — все три ордена «Солдатской славы» и медаль «За отвагу». Плохим такие награды не дают. И в партию не принимают. А потому, прошу принять меры к бывшей моей жене и наказать ее за недостойное поведение во время оккупации. Она не просто опозорила меня — воина-освободителя, но и растила детей на собственном растленном примере. Они не ждали победы. Они выросли холуями, способными по примеру своей матери продать за кусок хлеба не только меня, своего отца, но и Родину — самое дорогое для меня.