Обреченный странник
Шрифт:
— Не о государстве печешься, а о собственной корысти, — твердо стояла на своем преданная Марфа Егоровна.
— В ссылку захотела? Или не понимаешь бабским умишком своим, что молодой император тотчас нас с тобой первыми из столицы вышлет?
— Чему быть — того не миновать, все в руках Божиих. Пропусти лучше батюшку, чуть потеснила она обескураженного ее отказом Петра Ивановича. Разговор шел возле дверей в спальню императрицы, куда как раз направлялся духовник Елизаветы Петровны — отец Федор Дубянский. Шувалову не оставалось ничего другого, как отойти в сторону и пропустить батюшку, низко поклонившись ему при этом. Юркнула следом за ним в спальню и Марфа Егоровна и плотно закрыла за собой украшенную царским вензелем дверь.
— Ладно, дома поговорим, — сердито проворчал граф, и отправился к брату посоветоваться, как лучше найти выход из столь щекотливого положения.
… Императрица лежала на большой кровати, укрытая по грудь атласным одеялом. Глаза ее были полуоткрыты и непрерывно смотрели в одну точку на противоположной стене. В спальне находился лишь барон Иван Антонович Черкасов, кабинет–секретарь ее величества, который держал наготове чистую бумагу и письменные принадлежности, коль государыня пожелает немедленно что–то надиктовать ему.
Когда вошел батюшка Федор, а следом за ним, мелко семеня, вкатилась Марфа Егоровна, императрица перевела взгляд на своего духовника и, тяжело вздохнув, проговорила негромко:
— Ты бы, Иван Антонович, шел к себе пока. Коль понадобишься, позову.
— Слушаюсь, матушка, — поднялся он со своего места, где успел чуть задремать и уже начал мерно посапывать.
Среди придворных шутников втихомолку передавалась чья–то острота по поводу кабинет? — секретаря государыни, который, по странному совпадению, носил имя и отчество заточенного в Холмогорах малолетнего наследного принца. А шутили на этот счет столичные острословы: мол, государыня, чтоб не забывать о несчастном узнике, назначила своим кабинет–секретарем его полного тезку. Ходили и другие шутки, что говорило о хорошей памяти русского общества. Наверняка, и государыне доносили об этом, но, как она воспринимала передаваемые ей остроты, для двора оставалось загадкой.
Меж тем отец Федор подошел к изголовью больной, перекрестил ее, осторожно поцеловал лежащую поверх одеяла руку государыни и обратился к большой Федоровской иконе Божьей Матери — наследному образу царской семьи, принялся тихо шептать молитву. Склонила головку и Марфа Егоровна, почтительно замерев посреди спальни. Государыня попыталась сесть, но, охнув, вновь опустилась на подушку и тихо застонала. Марфа Егоровна хотела было броситься к ней, помочь, но не решилась прерывать молитву. Наконец, отец Федор закончил молиться и направился к изголовью Елизаветы Петровны, заботливо наклонился к ней и спросил негромко:
— Не желаете ли исповедоваться, ваше величество?
— Так ведь вчерась исповедовалась. Может, позже чуть. А сейчас почитал бы лучше мне что–нибудь.
— Из Писания почитать, матушка? Или жития святых отцов наших желаете послушать?
— Лучше бы Евангелие почитал, отец Федор, о жизни Иисуса Христа.
— Какое место желаете послушать? — батюшка взял в руки большое в бархатном переплете Евангелие и раскрыл наугад.
— Сам выбери, а я послушаю. Там, где ни начни, а все будто про нас сказано. Читай, святой отец.
— Не угодно ли будет послушать об исцелении слепого–немого? — спросил он, видимо, заранее наметив себе это место, и, получив утвердительный кивок императрицы, начал негромко читать: "Приходит в дом и опять сходится народ, так что им невозможно было и хлеб есть. И, услышав, ближние Его пошли взять Его; ибо говорили, что он вышел из себя".
— Растолкуй мне, грешнице великой, — осторожно перебила его государыня, что значит "из себя вышел"? Неужели с Сыном Божьим могло случиться такое? Не верится чего–то даже.
— То фарисеи и книжники, матушка, слухи распустили про Иисуса Христа, а с их слов и записано было евангелистом Марком сообщение.
— А кто из ближних Его поспешил к Спасителю?
— Сама Богородица и братья его вместе с Ней. Но послушайте, что далее писано:
"Тогда привели к Нему бесноватого слепого и немого; и исцелил его, так что слепой и немой стал и говорить и видеть. И дивился весь народ и говорил: не сей ли Христос, сын Давидов? И фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою вельзевула, князя бесовского. Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит".
— Поясни, отец Федор, и эти строки, — вновь остановила его государыня.
— Коль фарисеи и книжники не желали признавать Спасителя как Мессию, то и старались всячески очернить Его, стали говорить, будто бы не иначе как с нечистым знается Он, потому и исцелением занимается.
— То понятно, — кивнула Елизавета Петровна, — а что Он им ответил насчет разделения царствия в самом себе?
Батюшка догадался, почему именно это место из Евангелия заинтересовало императрицу, и постарался подробнее, как мог, разъяснить смысл прочитанного им.
— Он говорит, что всякому простому человеку понятно: ежели государство пополам поделится, то прежней силы иметь уже не будет. И семья людская так же устроена — раздели ее, и семьи не будет. Понятно толкую, матушка?
— Еще как понятно, — согласилась она, — во истину все так и случается, будто про меня и про Россию нашу сказано. Читай далее, кажись, лучше мне стало, как слушать начала.
— И тут Иисус Христос говорит им:
" И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? И если Я силою вельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями. Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то, конечно, достигло до вас Царствие Божие. Или как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? И тогда расхитит вещи его. Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. И посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем".
— Во истину так, — поддакнула императрица, отерев невольно выступившую у глаз слезу. Марфа Егоровна все это время стояла неподалеку от нее и ловила каждое слово, сказанное отцом Федором, набожно крестилась и в такт его речи кивала головой, думая почему–то, прежде всего о своем муже, о его мелких делах и помыслах, которые никак не укладывались в только что услышанное. Петр Иванович был не большим охотником до чтения и толкования священных книг и в церковь хаживал лишь, когда непременно надо показаться на глаза государыни, примечавшей кто из ее сановников сторонился святого храма, что потом могло сказаться и на ее личном отношении к тому человеку. "Поговорить мне с ним надо еще разочек о вере, а то, ежели так и дале будет себя вести, и до греха недалеко", — подумала Шувалова, и завязала небольшой узелок на уголке платка, чтоб не забыть о предстоящем разговоре с мужем.