Обретенное счастье
Шрифт:
– Я так и не нашел ее, ваше сиятельство. И больше не знаю, где искать. Может быть, в Тибре?..
В ответ раздалось громкое всхлипывание. И Лиза поняла, что речь идет о ней. Плачет Августа.
Блаженство, неведомое прежде, охватило ее. С чего взяла, что будут бранить? О ней беспокоятся, ждут не дождутся ее возвращения. Какое счастье прийти домой, где тебя ждут!
Лиза мгновение помедлила, прогоняя внезапные слезы, и только коснулась двери, как вдруг… чья-то рука обхватила ее за горло и стащила со ступенек.
Нападающий был страшно силен: он не волок Лизу по земле, а нес, чуть приподняв, и от этого шея,
В глазах померкло, в голове звенело. В отчаянном рывке она вобрала в себя последний глоток воздуха… И тут тиски, сжимавшие ее горло, разжались так внезапно, что Лиза не удержалась на ногах и рухнула навзничь, на какое-то время, очевидно, лишившись чувств, потому что когда вновь открыла глаза, то увидела залитое слезами лицо Августы, стоявшей над ней на коленях. Губы ее шевелились, как будто она молилась, взор был устремлен не на Лизу, а куда-то в сторону.
Лиза с трудом повернула голову и увидела Фальконе, с обнаженной шпагою в руках, наступавшего на огромного Джудиче.
Он был вооружен только длинным ножом, которым владел поистине мастерски, ухитряясь отбивать атаки Фальконе; и, пусть не наносил ему ударов, сам оставался невредим. Фальконе ничего не мог с ним сделать. Джудиче сделал обманное движение в сторону, добежал до пролома и, едва коснувшись стены рукою, перепрыгнул через нее.
Фальконе кинулся было к пролому, но его остановил голос Августы:
– Вернитесь, граф! Ради бога!
Петр Федорович нехотя спрыгнул со стены и горячо выкрикнул:
– Позвольте догнать его!
– Нет! – вскочила Августа. – Нет! Он может быть не один, вы попадете в засаду!
– Он один, – хрипло выговорила Лиза и поморщилась. Казалось, в горло ей влили расплавленное олово. – Он один, но лучше вам не рисковать.
Она попыталась встать. Фальконе помог ей, поддержал и только головой покачал, глядя на ее измученное, покрытое копотью лицо, растрепанные волосы, рваное, грязное платье.
– Ох, вижу, тяжко пришлось вам, Лизонька, – ласково сказал он. – Жаль, не мог на помощь прийти. Всю ночь искал, да хоть бы знал, где… – Он махнул рукой и устало улыбнулся.
Фальконе был в том же костюме кучера, что на карнавале, да и стан Августы все еще облегал темный бархат платья Марии Стюарт. Похоже, нынче ночью ни у кого не нашлось времени переодеться.
– Господи, Лизонька, – всхлипнула Августа, простирая к ней руки. – Сегодня ночью умерла Хлоя, и если бы я потеряла еще и тебя… – Она зажала рот платком, горестно качая головою. – Где ты была? Что случилось?!
Лиза тихо ахнула.
– Хлоя? О боже!
Ударило по сердцу воспоминание: ночь, море шумно дышит, костры горят на Скиросе, рядом, в лодке, взлетающей на волнах, тихо плачет Хлоя, прощаясь с родиной, прощаясь с родными, которыми она пожертвовала ради русской цесаревны, ради России…
Хотелось упасть, уткнуться в землю, зарыдать, но Августа ждала ответа, и Лиза, отстранившись от Фальконе, медленно двинулась к ней.
Остановилась в двух шагах, с трудом присела в реверансе, таком глубоком, что колено коснулось сырого песка. Затем почтительно взяла холодную, бессильно повисшую руку Августы
– Я все сейчас расскажу, ваше высочество.
13. Сокол убит
Лиза никогда не считала себя особенно умной, но теперь пришлось признать, что она не только глупа, как пробка, но и слепа, как крот. Задним числом все становилось необычайно ясно, и оставалось лишь удивляться, почему ничего не сообразила раньше.
Разговор Чекины и Гаэтано в саду мог показаться беседою двух влюбленных только доверчивой дурочке вроде нее, Лизы. Теперь-то он исполнился истинного смысла, так же как и заигрывания Чекины с Фальконе, ее подарки Августе. Наверняка кресты были чем-то отравлены, о чем и догадался хитроумный Джузеппе, «чучельник или волшебник». Чекина пыталась напоить княгиню каким-то отравленным зельем, которое досталось Хлое и постепенно убило ее. Теперь-то Лиза знала, что такое aqua tofana, о которой обмолвилась Чекина ночью в саду. Фальконе объяснил ей. Чудовищное снадобье, в состав его входит мышьяк! Вот почему пожелтел куст роз, в который упал выброшенный Чекиною кувшин. Вот почему умерла Хлоя!
Кусочки головоломки сошлись, образовав картину тщательно продуманного и дерзко осуществленного плана, а Лиза, осознав свою слепоту и глупость, не в силах была заглушить мучительных угрызений совести, думая, что, будь она поумнее да поосторожнее, все могло бы сложиться иначе…
Не меньше Лизы страдал Фальконе. Сознавать, что его самые сокровенные чувства использовали в низменных, злобных целях, было невыносимо для этой благородной души. Вдобавок, в отличие от Лизы, он кое-что понимал в химии: и внезапная гибель цветов, среди которых он нашел осколки кувшина, из которого сам же напоил Хлою, пробудила в нем ужасные подозрения. Но Фальконе был слишком горд и надменен, чтобы дать им волю; ведь тогда пришлось бы признать, что римская простолюдинка, из-за которой он, русский граф, потерял голову, гнусна и мерзостна. Теперь же эта истина стала перед ним во всей своей неприкрытой наготе, и деваться от чувства вины, от раскаяния, от презрения к себе самому было некуда.
Не щадя себя, исповедовались Лиза и Фальконе перед Августою в тот бесконечно печальный день, пришедший на смену карнавальному забвению, но она повела себя с великодушием истинной государыни, отпускавшей своим друзьям и сотоварищам их невольные прегрешения, простившей все ошибки, с готовностью забывшей прошлое, чтобы стойко встретить будущее, ибо пока и оно не сулило ничего доброго.
Она отказалась от попыток разыскать похитителей «русской принцессы», ибо не верила, что сие возможно. Вдобавок разделяла надежду Лизы, что большинство похитителей погибли при пожаре в катакомбах и от них остались только одиночки вроде Джудиче. Просто надо быть осмотрительнее – вот и все.
– Нас теперь только четверо, – сказала она с печальным спокойствием. – И осталось единственное: немедленно вернуться в Россию. Я не верю, что больше чтят того, кто в отдалении. Нет, их просто забывают.
– Бог весть, что ждет там, ваше высочество, – начал было Фальконе, но властный жест Августы остановил его.
– Нерешительностью и осторожностью я сыта по горло! Более ничего не желаю знать, кроме воли государыни, выраженной ею самолично.
Лиза вскинула глаза, и Августа поняла ее.