Обретенное счастье
Шрифт:
Начался апрель. Зеленые хлеба в полях за Тибром поднялись обильно; виноградники развернули почки; юные лозы обвивались вокруг старых вязов; по канавам бежали светлые ручейки. Блестящие, непорочные снега на вершинах гор сливались с атласными облаками; изумрудная трава в низинах расцветилась красными маками.
И вот в один из теплых, душистых апрельских вечеров синьор Дито с супругою, одетые по-праздничному, вышли из ворот виллы Сакето и куда-то направились неспешною походкою. Когда они
Услыхав об этом, Луидзина всплеснула руками и чуть ли не на всю улицу воскликнула, что у нее есть прекрасный платок из золотого венецианского кружева – «на зубок» новорожденной, и она умоляет соседей зайти к ним и выпить по стаканчику вина, пока она приготовит подарок.
Супруги Дито не стали отказываться, но, очевидно, Луидзина положила свой платочек в какой-то очень долгий ящик, а может быть, вино оказалось слишком вкусным, потому что минуло не меньше получаса, пока двери виллы Роза не отворились вновь.
Сумерки мягкой дымкой затянули город. Четыре голоса наперебой зазвучали с крыльца.
– Да благословит вас Пресвятая Дева! – твердили супруги Дито. – Прощайте!
– Прощайте, прощайте! Храни вас бог! – вторили им хозяйки виллы Роза.
Калитка в воротах распахнулась. Две фигуры, мужская и женская, двинулись по Виа Джульетта к базарной площади, откуда рукой подать до площади Святого Петра, значит, и до пекарни дядюшки Фроло. Они шли медленно и чинно, как всегда ходили супруги Дито. Синий вечер скрывал их след, первая робкая звезда освещала путь.
Дверь пекарни открылась на условный стук. Их уже поджидали.
В коридорчике было слишком темно. Одна лишь свеча горела в руках дядюшки Фроло: он сам отворил двери. Вгляделся в лица пришедших и вздохнул с облегчением.
– Прошу, – без лишних слов двинулся к лестнице.
Откуда-то долетал смех, говор, шум веселого застолья.
– Скорее поднимайтесь наверх, – шепнул Фроло, – и не волнуйтесь: сюда никто не придет, я запер двери в залу. Однако лучше не мешкать.
– Мы быстро, – пробормотал синьор Дито голосом Луидзины и, взяв у Фроло свечу, начал торопливо подниматься наверх, в хорошо знакомый кабинет; за ним следовала Агата Дито, так и не проронившая ни звука.
Хозяин пекарни затаился под лестницей.
Ему казалось, ночь уже на исходе, а между тем не прошло и четверти часа, когда наверху тихонько скрипнула половица.
– Синьор Фроло! – прошелестел голос Луидзины, и пекарь вскочил с куля с мукой, на котором сидел в нетерпеливом ожидании.
– Я здесь!
– Мы готовы.
– Хорошо. Спускайтесь. Все собрали? Корзинку с продуктами взяли?
– Да, – шепнула Луидзина, бесшумно сходя вниз. – Спасибо, дядюшка, голубчик…
– Скорее, скорее! – торопил Фроло, сам себя не слыша, лихорадочно нашаривая в темной прихожей дверь на черную лестницу. – Дорогу помните? Не заблудитесь?
– Нет, нет, я все помню.
Луна еще не взошла, и в небольшом садике, куда вел черный ход, стояла кромешная тьма.
У порога Луидзина дунула на свечу, и теперь ни дядюшка не видел своих гостей, ни они его.
– Прощайте! Благослови вас бог!
– Прощайте, прощайте, мои дорогие, – бормотал Фроло. – Доброго пути! Доброго пути!
Луидзина чмокнула его в правую щеку, а левой бестелесно коснулись губы той, другой дамы…
«Бедная principessa Агостина! Бедная Луидзина! – думал Фроло, схватившись за сердце и не замечая, как слезинка сползает по морщинистой щеке. – Помоги им, Пресвятая Дева, заступница всех несчастных!»
В просвете между кустов жасмина мелькнули две высокие женские фигуры с корзинами в руках и растворились в ночи.
Они шли, не обмолвившись ни словом, как могли быстро, выбирая самые темные стороны улицы. Лиза знала, сколь опасен может быть ночной Рим, но сейчас в ее душе просто-напросто не было места страху перед заурядным грабителем. Куда больше ее беспокоило то мертвое молчание, в которое была погружена Августа. Лиза не осмеливалась нарушить его, понимая, что Августа все еще там, в маленькой спальне фрау Шмидт, где она в первый и последний раз в жизни промолвила, глядя в опухшее от слез, измученное, искривленное параличом лицо:
– Прости меня, матушка моя родная!..
Беглянки без приключений миновали несколько улиц, и вот за поворотом открылась маленькая, уютная площадь Треви. Фасад церкви Санти-Винченцо-е-Анастазо, будто выточенный, вырисовывался на темном небе. Народ шел с вечерней службы; из открытых дверей церкви пахло ладаном, воском и цветами; в темной глубине виднелись горящие перед алтарем свечи. Отряд караульных возвращался с Квиринала. И вдруг Лиза ощутила болезненную зависть ко всем людям, которые заполнили площадь. Безмерно счастливыми казались они ей в эту минуту, ибо ничто не заставляло их уезжать, ничто не мешало им оставаться под небом Рима!
Взгляд тонул в его вечерней синеве, встречая ответные взоры звезд, как бы затуманенные слезами.
Шумела, играла вода в фонтане Треви. Его почти не было видно, но Лиза хорошо помнила это великолепнейшее сооружение. Тритоны и нимфы лучились весельем, богоподобные в своей красоте и подобные молодым животным в своей бесстыдной невинности.
В темноте отчетливо слышалось, как поют струи фонтана.
Лиза очнулась от мгновенного забытья и поняла, что они с Августою остановились, наслаждаясь этой мелодией. Водяная пыль, оседая на лицах, вызывала невольную дрожь.