Обручев
Шрифт:
— Так, так, парень! — сказал он. — Работай. Математика дает хлеб, да и масло к нему. Это надежное занятие.
Мальчик смущенно молчал. Молчала и она, низко склонившись над шитьем. Плохо, очень плохо, что Адя хитрит с отцом, но выдать сына она не смогла. Как жадно он глотает эти книги о трудных путешествиях, необычайных приключениях!.. И не она ли сама приучила к ним сына? Может быть, рассказы о смелых людях, об их самоотверженной помощи друг другу в минуту опасности дадут мальчику больше душевного богатства, чем лишняя математическая задача? Кто знает!..
Полина
— Адя, ты здесь?
— Здесь, мама!
Худенький, небольшого роста... Темно-русые густые волосы... Глаза живые, но, как и у самой Полины Карловны, серьезные.
— Мы с папой уходим, Адя. Я надеюсь на тебя. Ты займешь сестер, не дашь им скучать. Хорошо?
Мальчик покорно кивает. Конечно, с большей радостью он провел бы вечер за книгой.
— Мы ведь недаром зовем тебя «рыцарем сестер», Адя. Ты любишь девочек. И вообще по-рыцарски иногда умеешь поступать.
Адя удивленно смотрит на мать.
— Конечно. А цветок забыл? — ласково напоминает она.
Нет, Адя не забыл ясный летний день и крутой холм над рекой. Они, дети, собирают цветы, камушки. Мать спокойно, задумчиво следит за ними. Лицо ее кажется таким молодым в тени кружевного зонтика. А внизу сверкает на солнце Вилия. Вода гладкая, мирная, а говорят, здесь очень глубоко.
— Ах, какой там внизу красивый цветок! — говорит Полина Карловна. — Жаль, что нельзя достать.
Адя сам тогда не понял, как сорвался с места. Он ринулся вниз, не разбирая дороги, хотя холм был высок и обрывист, а мама отчаянно кричала, чтобы он сию же минуту вернулся. Камни сыпались из-под его ног, но он благополучно спустился, добрался до воды, храбро шагнул в камыши и сорвал прекрасную водяную лилию. Чудесный цветок! Недаром понравился маме.
А потом наверх по осыпающемуся обрыву, цепляясь за камни покрупней, за клочья жесткой травы... Еще немного... еще... последнее усилие — и он наверху, протягивает маме цветок.
Но что с мамой? Она и не смотрит на лилию. Лицо ее странно побелело, губы тоже... Она хватает Адю за плечи и как будто плачет. Или смеется?.. Целует мальчика и бранит его, радуется и сердится.
Все это вспоминается Аде уже чуть-чуть туманно, словно было очень давно или случилось не с ним, а с другим мальчиком. Ему не совсем понятно, какая связь между этим случаем и необходимостью целый вечер занимать малышек... Но в семье Обручевых спорить с родителями не принято.
— Я поиграю с ними, мама. Не беспокойся, — говорит он.
Возвращаются домой Обручевы поздно. В передней Афанасий Александрович, бережно сняв с плеч жены теплую ротонду, начинает не спеша расстегивать бесчисленные пуговицы своей офицерской шинели. Полина Карловна полна сдержанного оживления. Она так любит музыку, но так редко удается ей вырваться из круга домашних забот и побывать в концерте. А сегодня петербургский пианист играл великолепно. Такой концерт — не частое события в Вильно.
— Ну, как дети? Не шалили? — спрашивает Полина Карловна у прислуги, откалывая шляпку.
— Что вы, барыня! И не слыхать их было. Видно, Аденька придумал забаву.
Полина Карловна довольна. Она быстро входит в детскую, готовая похвалить, приласкать сына. Но что это? Лица детей блестят, светлые платьица девочек грязны и помяты. Маленькая Наташа спит, должно быть сморилась после возни. Ее круглые щечки тоже лоснятся от пота. У Коли и Ади какой-то странный вид...
— Адя, почему вы все так разгорячились? Неужели нельзя было придумать игру поспокойней?
Она дотрагивается до щеки Анюты и со страхом отдергивает руку.
— Чем она вымазана? Что-то жирное...
— Это... Понимаешь, мама, — запинается Адя,— мы играли, и я... Мы просто не успели вымыться... Это масло.
— Боже мой! Какое масло?
— Обыкновенное масло... в горшочке стояло... — Адя опускает голову и замолкает.
— На что они похожи! Всю пыль на себя собрали!.. Сейчас же мыться! Хеля, горячей воды! Но как тебе могла прийти в голову такая глупая шалость?
Адя сам не может сейчас объяснить, отчего ему захотелось вымазать маслом сестер, брата и вымазаться самому. Может быть, виновата книжка, где описывается, как дикари, насытившись, втирают в кожу жир убитых животных и, сытые, лоснящиеся, пляшут?..
Чисто вымытый, с еще не просохшими волосами и со стесненным сердцем, Адя ложится в постель. Сестры и братья уже спят, сладко посапывая в подушки. На душе невесело. Неожиданное купанье среди недели, не по расписанию, даже приятно, как всякая неожиданность, но вот мамина «головомойка».
Впрочем, Полина Карловна хоть пробирает круто, чтобы дольше помнили, хоть наказывает иногда, но зла на сердце не держит. Наутро она с обычной заботой проверяет, хорошо ли позавтракали сыновья, правильно ли застегнули ранцы, не надо ли повязать башлыки, весна холодная... Двум старшим —
Саше и Аде шагать в реальное недалеко, от их квартиры у Ботанического сада до Георгиевской площади. Младшему Коле еще ближе, его гимназия в центре Вильно.
Это Афанасий Александрович решил отдать двух старших мальчиков в реальное училище. Он враг классического образования. Латынью и греческим терзают гимназистов нещадно, а кому из них древние языки пригодятся в будущем? Может быть, одному-двум из класса. А для большинства это мучительное напряжение молодых, неокрепших способностей и мертвый груз никому не нужных знаний.
Старших отдали в реальное, а младший Коля неожиданно заупрямился: «Хочу в гимназию!» Почему Коле так захотелось стать гимназистом, было непонятно. Ведь не латынь с греческим манили его к себе и не теоретические соображения о пользе классического образования? Может быть, хотелось отдельности, обособленности: «Вот братья — реалисты, а я — гимназист...» А может быть, форма больше нравилась? Но как бы то ни было, отец спорить не стал, и Коля щеголяет в синем гимназическом мундирчике с галунами и светлыми пуговицами, а Саша с Адей — «саранча», так дразнят реалистов за их зеленую форму.