Обрыв
Шрифт:
Но какое это чувство? Какого-то всеобщего благоволения, доброты ко всему на свете, – такое чувство, если только это чувство, каким светятся глаза у людей сытых, беззаботных, всем удовлетворенных и не ведающих горя и нужд.
Волоса у нее были темные, почти черные, и густая коса едва сдерживалась большими булавками на затылке. Плечи и грудь поражали пышностью.
Цвет лица, плеч, рук – был цельный, свежий цвет, блистающий здоровьем, ничем не тронутым – ни болезнью, ни бедами.
Одевалась она просто, если разглядеть подробно все, что на ней было надето, но казалась великолепно одетой. И материя ее платья как будто была особенная, и ботинки не так сидят на ней, как на других.
Великолепной картиной, видением явилась она Райскому где-то на вечере в первый раз.
В
Напрасно он настойчивым взглядом хотел прочесть ее мысль, душу, все, что крылось под этой оболочкой: кроме глубокого спокойствия, он ничего не прочел. Она казалась ему все той же картиной или отличной статуей музея.
Все находили, что она образец достоинства строгих понятий, comme il faut, [6] жалели, что она лишена семейного счастья, и ждали, когда новый Гименей наложит на нее цепи.
6
светскости (фр.).
В семействе тетки и близкие старики и старухи часто при ней гадали ей, в том или другом искателе, мужа: то посланник являлся чаще других в дом, то недавно отличившийся генерал, а однажды серьезно поговаривали об одном старике, иностранце, потомке королевского, угасшего рода. Она молчит и смотрит беззаботно, как будто дело идет не о ней.
Другие находили это натуральным, даже высоким, sublime, [7] только Райский – бог знает из чего, бился истребить это в ней и хотел видеть другое.
7
возвышенным (фр.).
Она на его старания смотрела ласково, с улыбкой. Ни в одной черте никогда не было никакой тревоги, желания, порыва.
Напрасно он, слыша раздирающий вопль на сцене, быстро глядел на нее – что она? Она смотрела на это без томительного, поглотившего всю публику напряжения, без наивного сострадания.
И карикатура на жизнь, комическая сцена, вызвавшая всеобщий продолжительный хохот, вызывала у ней только легкую улыбку и молчаливый, обмененный с бывшей с ней в ложе женщиной, взгляд.
«И она была замужем!» – думал Райский в недоумении.
Он познакомился с ней и потом познакомил с домом ее бывшего своего сослуживца Аянова, чтобы два раза в неделю делать партию теткам, а сам, пользуясь этим скудным средством, сближался сколько возможно с кузиной, урывками вслушивался, вглядывался в нее, не зная, зачем, для чего?
IV
Уже сели за стол, когда пришел Николай Васильевич, одетый в коротенький сюртук, с безукоризненно завязанным галстуком, обритый, сияющий белизной жилета, моложавым видом и красивыми, душистыми сединами.
– Bonjour, bonjour! [8] – отвечал он, кивая всем. – Я не обедаю с вами, не беспокойтесь, ne vous derangez pas, [9] – говорил он, когда ему предлагали сесть. – Я за городом сегодня.
– Помилуй, Nicolas, за городом! – сказала Анна Васильевна. – Ведь там еще не растаяло… Или давно ревматизм не мучил?
Пахотин пожал плечами.
– Что делать! Се que femme veut, Dieu le veut! [10] Вчера la petite Nini [11] заказала Виктору обед на ферме: «Хочу, говорит, подышать свежим воздухом…» Вот и я хочу!..
8
Здравствуйте, здравствуйте! (фр.)
9
не беспокойтесь (фр.).
10
Чего хочет женщина – того хочет Бог! (фр.)
11
малютка Нини (фр.).
– Пожалуйста, пожалуйста! – замахала рукой Надежда Васильевна, – поберегите подробности для этой petite Nini.
– Вы напрасно рискуете, – сказал Аянов, – я в теплом пальто озяб.
– Э! mon cher [12] Иван Иванович: а если б вы шубу надели, так и не озябли бы!..
– Partie de plaisir [13] за городом – в шубах! – сказал Райский.
– За городом! Ты уже представляешь себе, с понятием «за городом», – и зелень, и ручьи, и пастушков, а может быть, и пастушку… Ты артист! А ты представь себе загородное удовольствие без зелени, без цветов…
12
дорогой (фр.).
13
Увеселительная прогулка (фр.).
– Без тепла, без воды… – перебил Райский.
– И только с воздухом… А воздухом можно дышать и в комнате. Итак, я еду в шубе… Надену кстати бархатную ермолку под шляпу, потому что вчера и сегодня чувствую шум в голове: все слышится, будто колокола звонят; вчера в клубе около меня по-немецки болтают, а мне кажется, грызут грецкие орехи… А все же поеду. О женщины!
– Это тоже – Дон-Жуан? – спросил тихонько Аянов у Райского.
– Да, в своем роде. Повторяю тебе, Дон-Жуаны, как Дон-Кихоты, разнообразны до бесконечности. У этого погасло артистическое, тонкое чувство поклонения красоте. Он поклоняется грубо, чувственно…
– Ну, брат, какую ты метафизику устроил из красоты!
– Женщины, – продолжал Пахотин, – теперь только и находят развлечение с людьми наших лет. (Он никогда не называл себя стариком.) И как они любезны: например, Pauline сказала мне…
– Пожалуйста, пожалуйста! – заговорила с нетерпением Надежда Васильевна. – Уезжайте, если не хотите обедать…
– Ах, ma soeur! [14] два слова, – обратился он к старшей сестре и, нагнувшись, тихо, с умоляющим видом, что-то говорил ей.
14
сестрица (фр.).
– Опять! – с холодным изумлением перебила Надежда Васильевна. – Нету! – упрямо сказала потом.
– Quinze cents! [15] – умолял он.
– Нету, нету, mon fr`ere: [16] к Святой неделе вы получили три тысячи, и уж нет… Это ни на что не похоже…
– Eh bien, mille roubles! [17] Графу отдать: я у него на той неделе занял: совестно в глаза смотреть.
– Нету и нету: а на меня вам не совестно смотреть?
15
Полторы тысячи! (фр.)
16
братец (фр.).
17
Ну, тысячу рублей! (фр.)