Обрыв
Шрифт:
Он отошел от нее и в раздумье пожевал губами.
– Вам сказывали люди, папа, что граф сегодня заезжал к вам? – спросила Софья, услыхав имя графа.
– Да; жаль, что не застал. Я завтра буду у него.
– Он завтра рано уезжает в Царское Село.
– Он сказал?
– Да, он заходил сюда. Он говорит, что ему нужно бы видеть вас, дело какое-то…
Пахотин опять пожевал губами.
– Знаю, знаю зачем! – вдруг догадался он, – бумаги разбирать – merci, [18] а к Святой опять обошел меня, а Илье дали! Qu’il aille se promener! [19]
18
благодарю (фр.).
19
Пусть убирается! (фр.)
– Нет, я завтра поеду с Catherine: она обещала заехать за мной.
Он поцеловал дочь в лоб и уехал. Обед кончился; Аянов и старухи уселись за карты.
– Ну, Иван Иваныч, не сердитесь, – сказала Анна Васильевна, – если опять забуду да свою трефовую даму побью. Она мне даже сегодня во сне приснилась. И как это я ее забыла! Кладу девятку на чужого валета, а дама на руках…
– Случается! – сказал любезно Аянов.
Райский и Софья сидели сначала в гостиной, потом перешли в кабинет Софьи.
– Что вы делали сегодня утром? – спросил Райский.
– Ездила в институт, к Лидии.
– А! к кузине. Что она, мила? Скоро выйдет?
– К осени; а на лето мы ее возьмем на дачу. Да: она очень мила, похорошела, только еще смешна… и все они пресмешные…
– А что?
– Окружили меня со всех сторон; от всего приходят в восторг: от кружева, от платья, от серег; даже просили показать ботинки… – Софья улыбнулась.
– Что ж, вы показали?
– Нет. Надо летом отучить Лидию от этих наивностей…
– Зачем же отучить? Наивные девочки, которых все занимает, веселит, и слава Богу, что занимают ботинки, потом займут их деревья и цветы на вашей даче… Вы и там будете мешать им?
– О нет, цветы, деревья – кто ж им будет мешать в этом? Я только помешала им видеть мои ботинки: это не нужно, лишнее.
– Разве можно жить без лишнего, без ненужного?
– Кажется, вы сегодня опять намерены воевать со мной? – заметила она. – Только, пожалуйста, не громко, а то тетушки поймают какое-нибудь слово и захотят знать подробности: скучно повторять.
– Если все свести на нужное и серьезное, – продолжал Райский, – куда как жизнь будет бедна, скучна! Только что человек выдумал, прибавил к ней – то и красит ее. В отступлениях от порядка, от формы, от ваших скучных правил только и есть отрады…
– Если б ma tante [20] услыхала вас на этом слове… «отступления от правил»… – заметила Софья.
– Сейчас бы сказала: пожалуйста, пожалуйста, – досказал Райский. – А вы что скажете? – спросил он. – Обойдитесь хоть однажды без «ma tante»! Или это ваш собственный взгляд на отступления от правил, проведенный только через авторитет ma tante?
20
тетушка (фр.).
– Вы, по обыкновению, хотите из желания девочек посмотреть ботинки сделать важное дело, разбранить меня и потом заставить согласиться с вами… да?
– Да, – сказал Райский.
– Что у вас за страсть преследовать мои бедные правила?
– Потому что они не ваши.
– Чьи же?
– Тетушкины, бабушкины, дедушкины, прабабушкины, прадедушкины, вон всех этих полинявших господ и госпож в робронах, манжетах…
Он указал на портреты.
– Вот видите, как много за мои правила, – сказала она шутливо. – А за ваши!..
– Еще больше! – возразил Райский и открыл портьеру у окна.
– Посмотрите, все эти идущие, едущие, снующие взад и вперед, все эти живые, не полинявшие люди – все за меня! Идите же к ним, кузина, а не от них назад! Там жизнь… – Он опустил портьеру. – А здесь – кладбище.
– По крайней мере, можете ли вы, cousin, однажды навсегда сделать resume: [21] какие это их правила, – она указала на улицу, – в чем они состоят, и отчего то, чем жило так много людей и так долго, вдруг нужно менять на другое, которым живут…
21
вывод (фр.).
– В вашем вопросе есть и ответ: «жило», – сказали вы, и – отжило, прибавлю я. А эти, – он указал на улицу, – живут! Как живут – рассказать этого нельзя, кузина. Это значит рассказать вам жизнь вообще, и современную в особенности. Я вот сколько времени рассказываю вам всячески: в спорах, в примерах, читаю… а все не расскажу.
– Кто ж виноват, – я?
– Вы, кузина; чего другого, а рассказывать я умею. Но вы непоколебимы, невозмутимы, не выходите из своего укрепления… и я вам низко кланяюсь.
Он низко поклонился ей. Она смотрела на него с улыбкой.
– Будем оба непоколебимы: не выходить из правил, кажется, это все… – сказала она.
– Не выходить из слепоты – не бог знает какой подвиг!.. Мир идет к счастью, к успеху, к совершенству…
– Но ведь я… совершенство, cousin? Вы мне третьего дня сказали и даже собрались доказать, если б я только захотела слушать…
– Да, вы совершенны, кузина; но ведь Венера Милосская, головки Грёза, женщины Рубенса – еще совершеннее вас. Зато… ваша жизнь, ваши правила… куда как несовершенны!
– Что же надо делать, чтоб понять эту жизнь и ваши мудреные правила? – спросила она покойным голосом, показывавшим, что она не намерена была сделать шагу, чтоб понять их, и говорила только потому, что об этом зашла речь.
– Что делать? – повторил он. – Во-первых, снять эту портьеру с окна, и с жизни тоже, и смотреть на все открытыми глазами, тогда поймете вы, отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
– Cousin! – с улыбкой за резкость выражения вступилась Софья за предков.