Общак
Шрифт:
— Я несколько дней его не видела, — сказала Мойра.
— Несколько дней, вот как? — переспросил Боб.
Мойра кивнула:
— Он пьет гораздо больше, чем кажется.
Боб подался вперед, на его лице отразилось удивление.
— Ну, я-то точно знаю, — сказала она. — Он отлично это скрывает, но прикладывается к бутылке прямо с утра, как проснется.
— Однажды я видел, как он пьет, — сказал Боб.
— Из маленькой бутылочки, как в самолете? — уточнила Мойра. — Он носит их с собой в пальто. Так что даже не
— Когда он был в последний раз? — спросил Боб.
— Когда я последний раз видела его? Пару дней назад. Этот паразит уже делал так раньше.
— Но ты хоть пробуешь до него дозвониться?
Мойра вздохнула:
— Он не берет трубку.
В дверях появился ребенок, в пижаме, хотя было уже три часа дня. Патрик Дуган, сейчас ему девять или десять, Боб не мог вспомнить точно. Мальчик посмотрел на Боба неузнающим взглядом, хотя видел его сотни раз, затем перевел взгляд на мать, весь ощетиненный, с вздернутыми худыми плечами.
— Ты обещала, — сказал Патрик матери. — Мне нужна помощь.
— Хорошо. Вот только договорю с Бобом.
— Ты обещала, обещала, обещала. Мне нужна помощь. Нужна помощь!
— Солнышко! — Мойра на мгновение закрыла глаза, затем снова открыла. — Я сказала, что приду, значит приду. Только докажи, как мы с тобой договаривались, что ты можешь поработать самостоятельно еще пару минут.
— Но ты же обещала. — Патрик в дверном проеме переступал с ноги на ногу. — Обещала.
— Патрик! — Теперь голос Мойры напрягся, предостерегая.
Патрик взвыл, на его лице отразилась отвратительная смесь ярости и страха. Звук, рвавшийся из него, был первобытным звериным воем, обращенным к первым богам. Лицо мальчика сделалось красным, словно обгорело на солнце, вены на шее вздулись. И этот вой все не кончался и не кончался. Боб поглядел в пол, перевел взгляд на окно, стараясь вести себя как ни в чем не бывало. Мойра просто устало глядела перед собой.
Мальчик закрыл рот и выбежал в коридор.
Мойра развернула пластинку жвачки и сунула в рот.
Она предложила пачку Бобу, он поблагодарил и взял одну пластинку. Они сидели в молчании и жевали резинку.
Мойра указала большим пальцем в сторону дверного проема, где недавно стоял сын:
— Рарди тебе не говорил, с чего он пьет? Нам сказали, что у Патрика какая-то хорея Хантингтона, что ли. Или аддисонова болезнь. Или что-то там когнитивно-диссонансное. Моя мать считает, что он просто придурок. Я не знаю. Он мой сын.
— Конечно, — сказал Боб.
— Ты сам-то как?
— Я? — Боб немного отодвинулся. — Нормально, а что?
— Ты какой-то не такой.
— Как это?
Мойра пожала плечами, поднимаясь:
— Не знаю. Как-то выше стал, что ли. Ты увидишься с Рарди? Передай ему, что нам нужно чистящее средство «409» и «Тайд».
Мойра отправилась к сыну. Боб вышел из квартиры.
Надя с Бобом сидели на качелях на пустынной детской площадке в Пен-парке. Рокко лежал у их ног в песке, зажав в пасти теннисный мячик. Боб поглядел на шрам на шее у Нади, и она заметила это, когда он отводил глаза.
— Ты ни разу меня не спросил. Единственный человек из всех, кто не задал этот вопрос в первые пять минут знакомства.
— Меня это не касается, — сказал Боб. — Это твое личное дело.
— Откуда ты такой взялся?
Боб огляделся по сторонам:
— Отсюда.
— Нет, в смысле, с какой планеты?
Боб улыбнулся и покачал головой. Наконец-то он понял, что имеют в виду люди, говоря, что кто-то «счастлив по уши». Именно так он чувствовал себя благодаря Наде: на расстоянии, когда он только мысленно был с ней, или вот как сейчас, сидя так близко, что можно прикоснуться (хотя они никогда этого не делали), — он был счастлив по уши.
— Разве раньше люди разговаривали по телефону на публике? — сказал Боб. — Они заходили в телефонную будку, закрывали дверь. Или же разговаривали как можно тише. А теперь? Люди прямо в общественном туалете рассказывают, как у них работает желудок. Я этого не понимаю.
Надя засмеялась.
— Ты что?
— Ничего. Так. — Она взмахнула рукой, извиняясь. — Просто никогда не видела, чтобы ты так волновался. И я не уверена, что уловила твою мысль. Какое отношение таксофоны имеют к моему шраму?
— Больше никто, — пояснил Боб, — не уважает права на личную жизнь. Все вокруг спешат выложить тебе о своей жизни всё, до последней, на хрен, подробности. Извини. Зря я сказал такое слово. Ты ведь женщина.
Надя улыбнулась ровной, широкой улыбкой:
— Продолжай.
Боб поднес руку к уху и заметил это только тогда, когда дотронулся до мочки. Он опустил руку.
— Все хотят рассказать тебе что-нибудь — что угодно, всё — о себе, и они говорят, говорят, говорят. Но когда доходит до дела, кем все они оказываются? У них кишка тонка. У них вообще нет кишок. И они попросту скрывают это за болтовней, объясняя вслух то, чего нельзя объяснять. А потом они принимаются городить ерунду о ком-нибудь еще. Я понятно объясняю?
Широкая улыбка девушки превратилась в тонкую, полную интереса и в то же время загадочную.
— Я не уверена.
Боб поймал себя на том, что нервно облизывает верхнюю губу, — застарелая привычка. Ему хотелось, чтобы Надя поняла. Ему нужно было, чтобы она его поняла. Он не помнил, чтобы когда-нибудь хотел чего-либо так же сильно.
— Твой шрам? — сказал он. — Это твое личное дело. Ты расскажешь мне тогда, когда расскажешь. Или не расскажешь. Как получится.
Боб посмотрел на канал. Надя тронула его за руку и тоже стала смотреть на канал, и они просидели так довольно долго.