Общак
Шрифт:
— Ты заметил, — сказал Марв, — что он ни разу не обратился ко мне прямо, ни с вопросом, ни с замечанием? А единственный раз, когда посмотрел, то посмотрел так, будто я клочок туалетной бумаги, прилипший к его заднице, который придется теперь отдирать.
— Я ничего такого не заметил.
— Ты ничего такого не заметил, потому что всю дорогу лебезил перед ним. «Вот ваш мятный джулеп, масса, простите, что он не похож на тот коньяк восемнадцатилетней, на хрен, выдержки, которым я потчевал вас, когда вы в последний раз навещали своих рабов на плантациях». Ты что, блин, издеваешься надо мной? Да он пришить меня хочет!
— Нет, ничего подобного. Не пори ерунду.
— Я говорю как есть. Он считает, что я и покойник Рарди…
— Рарди не покойник.
— Неужели? А ты его видел? — Марв указал на дверь, перейдя на шепот с присвистом. — Эти вонючие чеченцы считают, что мы с Рарди сговорились с тем Одноруким Покойником. А ты, как ему кажется, либо слишком глупый, либо слишком, не знаю, хороший, чтобы его грабить. Но мне он подписал смертный приговор.
— Если он думает, что это ты забрал его пять тысяч, откуда тогда взялись эти пять кусков в мешке?
— Чего?
— Те парни, которые к нам вломились, украли пять кусков. Пять кусков было в мешке… — он обернулся на бильярдный стол, убеждаясь, что завсегдатаи все еще там, — с рукой. Значит, он нашел свои деньги у того парня и прислал их обратно к нам.
— Ну?
— И значит, с чего бы ему думать, что деньги украл ты, если он отправил их нам, а мы только что вернули их ему?
— Может, он думает, что я в сговоре с теми парнями и они держали бабки у себя, а я дожидался, пока все не поутихнет. Но даже если он так не думает, теперь у него в голове засело, что я кусок дерьма. Что мне нельзя доверять. А парни вроде него не задаются вопросом, насколько обоснованны их подозрения. В один прекрасный день они просто решают, что ты блоха и что нынче как раз День истребления блох.
— Ты сам-то слышишь, что ты, на хрен, несешь?
Лицо Марва было покрыто бисеринками пота.
— Они собираются слить сюда все, что заработают в воскресенье на Супербоуле. А потом они грабанут нас и либо застрелят, либо оставят жить до тех пор, пока остальные чокнутые чечнянцы и гребаные грузины, которые вложились в дело, не решат, что дело провернули мы. И тогда они возьмутся за нас в каком-нибудь подвале, будут обрабатывать, покуда у нас не останется ни глаз, ни ушей, ни яиц и зубы наши не превратятся в мелкое, на хрен, крошево. И что тогда? Тогда они получат все, Боб. Они получат все.
Марв вышел из-за стойки бара.
— Марв!
Кузен Марв отмахнулся, направляясь к выходу.
— Я не смогу работать один в четверг вечером, — сказал Боб.
— Позвони в «Бармена на смену».
— Марв!
Марв развел руками, как будто говоря: «Ну что тут поделаешь?» — толкнул дверь и вышел на дневной свет. Дверь за ним захлопнулась, и Боб встал за стойку. Завсегдатаи у бильярдного стола посмотрели на него, а потом снова принялись за выпивку.
Когда долгий вечер закончился, Боб дошел до конца улицы и увидел Надю, которая стояла на его крыльце и курила. Боб не смог удержаться — его лицо засияло от счастья, как будто наступило Четвертое июля. [12]
12
День независимости США.
— Ты здесь замерзнешь, — сказал Боб.
Надя покачала головой:
— Я только что вышла покурить. Сидела с Рокко.
— Мне плевать, знаешь ты его или нет, — сказал Боб. — Мне плевать. Он просто очень уж многозначительно просил меня передать тебе привет.
— Что еще он говорил? — спросила Надя.
— Говорил, что Рокко его собака.
Надя выбросила окурок на улицу. Боб распахнул перед ней дверь, пропуская вперед.
В кухне он выпустил Рокко из клетки, взял его на колени, присев у стола. Надя вынула из холодильника два пива, толкнула одну банку к Бобу. Некоторое время они пили молча.
— А Эрик на вид симпатичный, правда? — спросила Надя. — И однажды вечером этого оказалось достаточно. То есть я знала все, что о нем говорили, знала, что он больной на всю голову, но потом он на какое-то время уехал из города, а когда вернулся, казался гораздо спокойнее, словно сумел приручить своих демонов, понимаешь? Загнать их в клетку. Некоторое время казалось, что он стал совсем другим. А потом, когда все пошло-поехало, было уже поздно.
— Так вот почему он выбрал твой мусорный бак, — сказал Боб.
Надя посмотрела на Рокко и помотала головой:
— Нет. Мы уже… не были вместе около года. — Она еще раз покачала головой, стараясь убедить себя. И продолжила: — Значит, он бьет Рокко, думает, что тот умер, и бросает его в мой мусорный бак, чтобы я что?
— Вспомнила о нем? Не знаю.
Надя обдумала его слова.
— В самом деле, очень похоже на Эрика. Господи, мне так жаль.
— Ты же не знала, — сказал Боб.
Надя опустилась на колени перед Бобом с Рокко. Приподняла рукой собачью морду:
— Рокко. Я путаюсь в святых. Рокко, он чей покровитель?
— Собак, — сказал Боб. — Святой покровитель собак.
— Ах да.
— А еще аптекарей, холостяков и облыжно обвиненных.
— У этого парня полно дел, — заметила Надя и подняла стакан, желая сказать тост. — Значит, за святого Рокко!
Они чокнулись.
Надя снова села на стул и провела кончиком большого пальца по своему шраму.
— Ты никогда не думаешь, что некоторые твои поступки, они… не знаю, как сказать… останутся без прощения?
— Чьего? — спросил Боб.
Надя ткнула пальцем вверх:
— Ты понимаешь.
— Да, иногда бывает, — сказал Боб. — Мне кажется, что некоторые грехи искупить нельзя. Сколько бы ты ни делал добра после, дьявол так и стоит в ожидании рядом с тобой, потому что твоя душа уже принадлежит ему. Или, может быть, дьявола нет, но вот ты умрешь, и Господь скажет: «Прости, но ты не можешь войти. Ты совершил то, что не подлежит прощению, отныне ты будешь один. Всегда».
— Я бы предпочла дьявола, — сказала Надя.