Общая психопаталогия
Шрифт:
Штраус приводит автобиографический текст сорокалетней больной с навязчивым психозом, «зараженной» всем тем, что связано со смертью, разложением, кладбищами и т. п., и вынужденной постоянно защищаться от этой «заразы» и побеждать ее. Все слова, связанные с этим кругом тем, она заменяла в своем тексте пробелами:
«В январе 1931 года… очень дорогой для меня друг. Его жена приходила к нам каждое воскресенье после посещения… Поначалу это меня не беспокоило. Но через 4-6 месяцев я начала чувствовать себя не в своей тарелке при виде ее перчаток, пальто, обуви и т. п. Я следила за тем, чтобы эти вещи всегда находились подальше от меня. Поскольку мы жили недалеко от…, все, кто ходил туда, вызывали у меня тревогу, а таких людей было немало. Если кто-то из них прикасаются ко мне, я должна была выстирать свою одежду. А если кто-нибудь из тех, кто побывал там, заходил в мою квартиру, я начинала испытывать скованность в движениях. У меня появлялось ощущение, что комната резко уменьшилась в размерах и моя одежда касается всего окружающего. Чтобы хоть немного успокоиться, я мыла все вокруг перекисью. Все вновь увеличивалось в размерах. и я чувствовала, что у меня есть настоящее жилище. Когда я ходила за покупками, а в магазине
Фон Гебзаттель приводит необычайно выразительное описание, свидетельствующее о том, как эти больные живут в собственном, неповторимом мире или, точнее говоря, как они, попав в ловушку этого магического механизма, вместе с миром теряют самое жизнь.
Некоторые действия повторяются больными до бесконечности; они должны беспрестанно держать что-то под контролем, в чем-то удостоверяться, осуществлять какие-то бесконечные действия, которые прекращаются только с наступлением полного изнеможения: при этом их никогда не покидает убежденность в полной бессмысленности всей этой деятельности. Умывание, обряды и церемонии служат защитой от катастрофы. Их значение для самих больных отличается от того, что они значат с точки зрения наблюдателя: отовсюду угрожают зараза, разложение, смерть — всяческие разновидности дезинтеграции. Хотя больной с навязчивым психозом и не верит в этот псевдомагический «антимир», он становится его добычей. Этот мир постепенно редуцируется до одних только негативных смыслов. Больной реагирует только на те содержательные элементы, которые символизируют утрату или угрозу. Дружественные, располагающие к себе факторы бытия исчезают, уступая место враждебным, отталкивающим факторам. Не остается ничего безвредного, естественного или очевидного. Мир сужается до искусственного единообразия, до застывшей, строго контролируемой неизменности. Больной постоянно что-то делает, но действия его ни к чему не приводят. «Он пребывает в состоянии бесконечного, непрерывного напряжения; он все время пытается справиться с врагом, который находится за его спиной». Бытие становится для него движением к небытию в образе «нечистот, отравы, огня, всего уродливого, грязного, трупного» и бесплодным противодействием этому движению. Доброжелательность окружающего мира оборачивается явной и безусловной враждебностью. Но этот мир перестает быть миром, поскольку вещи постепенно утрачивают свою реальность. Вещи сами по себе больше не существуют: у них есть только смысл, и к тому же смысл всецело негативный. Они теряют твердость, богатство, форму и тем самым дереализуются, мира больше нет. Но больной тем не менее охвачен страшным чувством, будто им управляют: психологический аппарат, руководящий его действиями тогда, когда он делает то, что соответствует его желаниям, в этих условиях все более и более усложняется. Беспрерывно возрастая и усиливаясь, противоположно направленные навязчивые представления и побочные структуры в конечном итоге делают достижение желаемой цели невозможным. Больной никогда не завершает своих действий; он прерывает их только тогда, когда усталость мешает ему продолжать. Поскольку больной знает, что его действия нелепы, но не может их прекратить, он испытывает стыд перед посторонними. «Лишь очень немногим врачам удалось увидеть больного Г. Г. за его многочасовыми, совершенно фантастическими манипуляциями — когда он вытирает руки и ноги или предается бесконечным, навязчивым движениям, выглядящим как движения марионетки. Аналогично, больная Э. Шп. запирается по вечерам и до раннего утра, стоя посреди комнаты, самозабвенно, до изнеможения, повторяет в воздухе навязчивые жесты, имитирующие вечную, никогда не кончающуюся стирку чулок».
Фон Гебзаттель сопоставляет мир ананкастов с миром параноиков. Как те, так и другие живут в мире, из которого изгнана всяческая безопасность; как те, так и другие усматривают смысл в самых бессмысленных обстоятельствах. Никакое событие не воспринимается как простая случайность. В мире нет ничего непреднамеренного. Для нас такие случаи могут служить косвенным подтверждением того, до какой степени мы нуждаемся в мире, который не обращает на нас никакого внимания, но которому мы тем не менее принадлежим. Больные с навязчивым психозом, однако, знают, что являющееся им содержание на самом деле бессмысленно. Что же касается параноиков, то для них смысл и реальность явлений неразрывно спаяны друг с другом. У ананкастов сохраняется отблеск прежней реальности с ее признаками безопасности и невинности. Они не могут ее достичь, но все еще могут мельком соприкоснуться с ней при посредстве «шабаша» магических смыслов. В бредовом мире параноика сохраняется определенная мера достоверности и естественности, равно как и доля надежности и уверенности, не имеющая ничего общего с лихорадочным беспокойством ананкаста. Даже такое страшное расстройство, как шизофрения, со всеми ее бредовыми идеями, может показаться спасением по сравнению с бесконечной травлей бодрствующей души. которая все осознает, но совершенно ничего не может поделать с преследующей ее навязчивой идеей. Человек, страдающий навязчивым психозом, загнанный в угол, где он вынужден предаваться своим магическим действиям, с помощью своих живых, не затронутых болезнью чувств наблюдает и воспринимает процесс исчезновения окружающего его мира.
Мир больного, страдающего навязчивым психозом, имеет два фундаментальных признака. Во-первых, в этом мире все трансформируется в угрозу, страх, бесформенность, грязь, гниль и смерть; во-вторых, этот мир таков только благодаря существованию магического смысла, который наполняет собой навязчивые явления, но при этом абсолютно негативен: магия навязывает себя человеку, который в полной мере воспринимает всю ее абсурдность.
(в) Миры больных с неконтролируемой «скачкой идей» (Ideenflucht)
Л. Бинсвангер попытался понять эти миры в аспекте их осмысленной целостности.
Характерно настроение «праздничной радости бытия», фундаментальная установка на «пляшущее существование». Благодаря этому реальный мир кажется больному не только плоским, одномерным, но и отдаленным и бесцветным; это приводит к быстрому, всегда рассеянному умопостижению того, что находится вблизи и вдали, полной погруженности в настоящий момент, торопливости и беспокойности движений; все поведение больного формируется как бесконечный ряд «скачков». Его мир податлив и полиморфен, светел и пестр. Любознательность и деятельность сводятся к болтовне и игре слов. Тем не менее, согласно Бинсвангеру, этому своеобразному миру свойственна особого рода упорядоченность, сообщающая ему определенный целостный смысл. Неповторимость этого самодовлеющего мира определяется духом, освещающим его изнутри; этим витальным переживанием обусловливаются такие особенности поведения, как «скачкообразность» действий, размывание всяческих границ, беспорядочное смешение самых разнообразных вещей, непродуктивная хлопотливость, «порхание», речевой напор, выспренность и витиеватость речи — короче говоря, совокупность признаков, характеризующих маниакальное состояние.
Попытаемся сопоставить все эти разнообразные попытки понять осмысленную структуру перечисленных здесь разновидностей миров с точки зрения их эффективности. В данном аспекте скачка идей, судя по всему, высвечивает для нас в лучшем случае нечто сугубо поверхностное. Мы сталкиваемся не с действительной трансформацией личностного мира, а с нарушением определенного стабильного состояния, при котором происходит лишь временная трансформация; последняя, однако, не сообщает ничего существенного о том целом, которое она представляет (это целое может быть понято прежде всего как субъективно переживаемое состояние, как изменение, затрагивающее течение психической жизни индивида). Анализ мира больного с навязчивым состоянием кажется более продуктивным, поскольку успешно выявляет некий в высшей степени специфичный общий контекст. Наконец, анализ шизофренического мира ведет нас еще дальше вглубь; но здесь важнее всего то. что мы осознаем весомость соответствующей проблематики, тогда как реальные ответы скорее немногочисленны и неполны.
Раздел 3
Объективация психического мира в познании и творчестве (психология творческой деятельности — Werkpsychologie)
Психическая жизнь вовлечена в беспрерывный процесс самообъективации. Она проявляется вовне благодаря таким неотъемлемо присущим человеку потребностям, как потребность в действии, потребность в самовыражении, потребность в представлении и потребность в общении. Наконец, в свои права вступает чисто духовная потребность _ желание воочию увидеть сущее, себя самого и все то, что было обусловлено остальными фундаментальными потребностями. Это последнее усилие по объективации может быть сформулировано в следующих словах: то, что обрело качество объективности, должно быть постигнуто и сформировано как некая общая объективность более высокого порядка. Я хочу знать, что же именно я знаю, и понять, что же именно оказалось доступно моему пониманию.
Основной феномен духа состоит в том, что он вырастает на психологической почве, но сам по себе не имеет психической природы; это объективный смысл, мир, принадлежащий всем. Отдельный человек обретает дух только благодаря своему соучастию в обладании всеобщим духом, который передается исторически и дан человеку в форме, соответствующей каждому данному моменту времени. Всеобщий или объективный дух постоянно присутствует и проявляет себя в обычаях, идеях и нормах общественной жизни, языке, достижениях науки, искусства, поэзии, а также во всех общественных институтах.
Значимая субстанция объективного духа не подвержена болезни. Но болезнь отдельного человека может иметь в качестве своей первопричины то, как именно этот человек соучаствует в жизни объективного духа и воспроизводит этот дух. Более того, почти все нормальные и аномальные события психической жизни так или иначе оставляют своего рода «осадок» в сфере объективного духа — в зависимости от того, каким именно образом объективный дух проявляет себя в том или ином человеке. Но если дух сам по себе не подвержен болезни, как могут быть распознаны его проявления в больном человеке? Во-первых, на основании провалов, то есть того, что отсутствует: выпадений, нарушений, искажений, всего, что противоречит норме в том аспекте, который касается осуществления человеком его долевого участия в жизни духа; во-вторых. на основании особого рода творческой продуктивности, которая указывает на болезнь не столько своими результатами, сколько своими источниками (картины Ван Гога, поздние гимны Гельдерлина); наконец. на основании того позитивного значения, которое больные сообщают этим провалам и аномалиям. Как принадлежность к роду человеческому вообще, так и принадлежность к разряду больных людей проявляется в том, каким образом индивид приспосабливает структуры духа для своих потребностей и как именно он их модифицирует.
Другое фундаментальное феноменологическое качество духа состоит в следующем: для души существует только то, что обрело объективно-духовную форму; с другой стороны, то, что обрело эту форму, обрело в то же время особого рода реальность, которая оставляет свой отпечаток в душе. То, что однажды стало словом, превращается в нечто непреодолимое. Став реальностью благодаря духу, душа одновременно вводится в некоторые пределы.
Наконец, еще одно фундаментальное феноменологическое качество духа состоит в том, что он может стать реальностью, только если его принимает или воспроизводит душа. Истинность этой духовной реальности неотделима от аутентичности тех событий психической жизни, которые служат ее переносчиками. Объективация духа происходит при посредстве структур, речевых форм, разнообразных форм деятельности и поведения; но истинное воспроизведение может замещаться автоматизмом речи, условной мимикой и жестикуляцией. Истинные символы исчезают, уступая место будто бы известному содержанию суеверий; аутентичный источник замещается рационализацией. Соответственно, в душевной болезни существенную роль играют два взаимно противоположных фактора: высшая степень механического и автоматического поведения и потрясающая живость переживаний, всецело захватывающих душу. В болезни осуществляются все экстремальные возможности.