Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник
Шрифт:
После чего она распустила волосы и пела.
...Ночи в Ташкенте черные, плотные. Как будто глаза в земле, забиты глиной. И звуки заполняют тебя, как музыканты оркестровую яму. Лежишь на балконе и слушаешь, как укладывается на ночь пыль. Шелест сока в жилах инжира – и как оседает под собственной тяжестью рис в баулах.
Как тонко звенят бокалы в старом серванте.
В такие ночи лучше сидеть на дворе под айвой. Играть в карты, нарды. Слова или города. Слушать самому или рассказывать, ставить музыку. Целоваться. Однажды я по незнанию решил
Коньяк, правда, не разбился. Но белые штаны пришлось выбросить.
Меня отмывали во дворе из шланга, который отцепили от автомата с газировкой. Такие автоматы есть в каждом уважающем себя дворе Ташкента. Обычно воду отпускает старый аксакал или полосатая тетка из ближайшего подъезда.
Пить такую воду не рекомендуется.
Меня поливали водой. Говорили: кто не падал в Ташкенте в арык, тот в городе не был. Говорили: в этом районе бешеных собак вывели к двадцать шестому съезду. Говорили: надо брать водку, это ближе и под арбуз лучше.
Кормили с рук дыней.
Как-то раз я оказался на праздничном застолье в айвовом саду – уж не помню, по какому поводу. Плов, водка, помидоры, чай – стандартный набор. Публика молодая и мне мало знакомая. Атмосфера ностальгическая. Разговоры пустопорожние, какие бывают в городах, где жизнь оказалась на обочине. На старом катушечнике «Маяк-205» тренькали ранний «Аквариум», Джон Леннон, «Кино». Кто-то качался в гамаке, заплетал косички. Играли в монополию. Время от времени здешние интеллектуалы в ковбойках начинали ораторствовать на космические темы. Страстно и зло, поскольку выпивка кончилась, а купить – не на что.
Их вяло слушали томные девушки в батниках.
По углам громко молчали неофиты – юноши в пиджаках на вырост. Этим слова еще не дали.
Все это время одна дикая идея никак не шла из головы. Дело в том, что на днях мой товарищ, москвич из Ташкента, рассказывал о девушке по имени Зебо, которую он купил спьяну за десять долларов на Катартале. Она была кореянкой и проституткой, эта девушка. И показала ему такое искусство любви, что три дня после этого он ходил как контуженый. Так, во всяком случае, он выглядел.
«Они, ташкентские кореянки, все такие, – заканчивался рассказ. – Не пожалеешь».
Эротические фантазии мужчин – вещь комичная. Вспомнив не к месту о мифических кореянках, я помосковски сослался на встречу (какие могут быть встречи в Ташкенте под полночь?) – и засобирался.
Провожали меня до проспекта всем садом.
«Проститутка, кореянка», – объяснил я шоферу, захлопнув дверцу. Тот невозмутимо развернул «матисс» и дал газу.
Через десять минут мы выехали на «злачный» проспект. Над мостовой светилась иллюминация, но проспект лежал пустым и безлюдным. Кое-где под лампами дневного света еще жарился шашлык, кучки людей допивали водку.
Но проституток не наблюдалось.
Поколесив вперед-назад, мы приметили двух девиц, которые понуро брели по обочине. «Какой джан, э-э! – шофер стал притормаживать. – То, что ты хочешь!»
«Кореянки?»
«Самий настоящий корэянки!»
Он бросил им по-узбекски, девицы переглянулись, закивали. Я вышел из машины. Вид у них действительно был какой-то дальневосточный. Миниатюрные фигурки, раскосые глаза, копна черных блестящих волос. Одна в коротких шортах, другая в юбочке; одинаковые маечки до пупка; белые кроссовки; белые носочки.
Жуют жвачку.
Я обрисовал ситуацию: «одна девушка, один час». И что везти мне ее некуда. Они перекинулись парой фраз, назвали цену. Цена оказалась изрядной – вдвое больше той, что называл товарищ, но отступать было поздно. И я согласился. Купив пачку презервативов и водку, мы плюхнулись в машину. Поехали обе.
Куда? Зачем? Наргиза и Фируза, так их звали.
Минут пятнадцать петляли по темным кварталам. Наконец подъехали к зачуханной пятиэтажке где-то на задах у Себзара. Вышли. При виде девиц усатые матроны у подъезда угрожающе загомонили. Фируза (или Наргиза?) тут же послала их по матери.
Те перешли на злобное шипение.
Пока подходили к дому, я оглядывал одинаковые фигурки. Лихорадочно соображал: «Фируза или Наргиза?»
«Левая или правая?»
«В шортах или в юбочке?»
Долго поднимались по темной лестнице. Пахло пловом, кошками, дыней. Где-то блеяла коза, хлопотали куры, бубнил телевизор.
Дверь открыла старуха, заспанная и кудлатая. Между ними произошел короткий диалог с матюгами. Сделав недвусмысленный жест, старуха злобно прошаркала в глубь квартиры. Мы вошли.
Узкий предбанник освещала голая лампочка. Из мебели деревянный ящик, какие-то мешки стоят по углам. Девицы исчезли по коридору, я толкнулся в дверь направо. Там оказался совмещенный санузел. Железную ванну до краев наполняла желтоватая вода. На полках стояли банки с какими-то немыслимыми соленьями в форме человеческих эмбрионов. Рукомойник отсутствовал. Смыв в унитазе – тоже.
Я плеснул на руки водку, сел на крышку унитаза, нервно рассмеялся. Зачем я здесь? Которая из двух? Забегая вперед, нужно сказать, что истории такого рода поучительны тем, что в них ты можешь посмотреть на себя со стороны. И оценить беспощадную силу дури, которая толкает тебя на бессмысленные поступки.
Хлебнув из горлышка, я бодро вышел из ванной. Кухня маячила налево – слышно, как в полумраке переругивались. Из комнаты направо раздался призывный возглас.
«Э!»
Я вошел, попытался закрыть дверь. Но двери не было.
Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел молочный силуэт голой девушки. Она лежала в углу на убитом матрасе и, судя по движению теней на скулах, продолжала жевать жвачку.
«Наргиза или Фируза?» Проблема выбора сама собой отпала.
Я плеснул водки в щербатую пиалу, присел на пол. Фонарный луч, пересекавший комнату, освещал комья пыли, газетные свертки. Стопку курпачи.