Обсидиановый нож (сборник произведений)
Шрифт:
Он смотрел на свои пальцы. В самом деле, коротковаты. Что же, это неплохо, хотя и противоестественно — пусть будет красивым. Тут все красивы. «Противоестественно»? Глупости. Красота — естественное состояние человека.
— Я отучился удивляться, — сказал он вслух. — Говори уж до конца, Мин. Почему здесь, у кузниц, нельзя управлять ребенком?
Копоть, шум, «испорченное дыхание» — конечно, конечно… Он и раньше думал, что раджанам невыносимо то, к чему он привык в прежнем мире. Мы рождаемся и вырастаем в грохочущем, гудящем, вибрирующем и прокопченном воздухе, насыщенном углекислым и угарным газом, серой, фосфором и Бог знает чем еще, и это — наша норма существования, имеющая, впрочем, свои пределы. Разве интеллигентная женщина согласится носить ребенка и работать при этом у незащищенного реактора? Не согласится.
— Понятно, Мин, — сказал Колька. — Я помню, что сначала вы собирались устроить лечилище для женщин в поселении, пока Нарану еще не привезли. А теперь Нарана запретила. Понятно. Общее правило, из которого есть исключения, должны быть исключения…
Он не сказал: я жить без тебя не смогу. Она знала. Она смотрела на него с яростным упорством.
Колька встал. У него затекли ноги — оказывается, он сидел на корточках рядом с Дхармой. Правила без исключений существуют. Разговоры бесполезны, она уйдет. Такие же яростные глаза были у нее в первый день, когда он хотел поднять Рафаила в баросферу.
Он стоял перед нею, и он падал. Бесконечно. Тысячу лет он падал в отчаяние.
(Стартуют!!! Теперь он смог бы уйти с ними, ибо не для кого оставаться. Дхарма покидает его, и ребенка своего он никогда не увидит и нe узнает. Но отличит от сотен других в воспиталище. Он будет высокорослым и со светлыми волосами.)
— Светлые волосы, — проговорил Колька. — Чтобы я мог отличить его от других детей?
Дхарма закрыла глаза.
Мин, Мин… Ах ты, глупая девочка, Мин, ну прости меня, глупая ты девочка… Оставим его при себе, ах ты, оставим его, и все тут. Он держал ее на руках, на груди, будто она была ребенком. Сел, не выпуская ее из рук. Выпустил — она напряглась, высвобождаясь.
— Мин!
— Головастый должен пройти через воспиталище! Как ты можешь хотеть, чтобы ребенок вырос диким, подобно малоголовому? Молчи, Адвеста, я удивляюсь тебе. Ты думаешь одно, а говоришь другое…
— Это как же так? — спросил Колька.
— Тебе надлежит уйти от кузниц. В тебе они пробуждают память о покинутом. Ты мечтаешь о жизни Охотника, а во мне видишь опору — разве я ошибаюсь? Ты, подобно Гийкхагу, стремишься объединить несовместимое, Адвеста…
Тишина. Был самый тихий час ночи, когда спят даже ночные звери. И Мин была права. Колька смотрел на нее, хлопая глазами и соображая, что она права — как всегда.
Он и вправду мечтает о жизни Охотника.
Все это надо продумать. Очень тщательно и не спеша.
— Я нужен Ахуке, — возразил он наконец.
— Ты можешь уйти через месяц, — сейчас же сказала Дхарма.
— А когда уходишь ты?
— Через день. Через два дня, не больше.
— А что, через месяц я не понадоблюсь Ахуке?
— Будущее знают Великие, — сказала Дхарма.
Они больше не говорили. Они были вместе, пока не ударили струны на поляне Памяти, и вместе вышли навстречу последнему дню Поворота Ахуки.
Глава 12
Гийкхаг поднялся в третьем часу после восхода. Перепончатые крылья соскользнули с берега и круто пошли вверх в восходящем токе воздуха над горячей полосой песка. Гийкхага страховал гонец, с трудом удерживающий трусливую Рокх поблизости от блистающих перепончатых крыльев. Кузнецы остановили машины, в поселении было тихо. Черный дым от кричных печей поднимался вертикальными столбами, на большой высоте стекался в облако, и легкий восточный ветер относил его к Раганге. Уже под облаками поднимался Гийкхаг кругами, все выше и выше, как ястреб в поисках добычи. На поворотах крылья вспыхивали, отражая солнце — по толпе перекатывался возбужденный говор…
Почти все сошлись на берег. Смотрели вверх угрюмые Кузнецы — бороды торчком, довольные улыбки на закопченных лицах. Кое-кто из Наблюдающих Небо принес на берег свои инструменты, десятки труб следили за полетом Гийкхага. Ждали, когда он кончит подъем и начнет горизонтальный полет над Рагангой, — по условию, Совет запретил ему летать над сушей, пока не убедится в надежности аппарата. Но молодой Кузнец набирал и набирал высоту, он уже казался черной точкой в яркой синеве.
— Пожалуй, он нрав, — сказал Колька. — Над Рагангой нисходящий поток, нужен запас высоты. Вода-то холоднее суши…
— А вверху тепло, солнышко ближе… — послышался насмешливый голос.
Джаванар стоял рядом. Колька протянул ему руку — Охотник со смехом пожал ее.
— Странен твой мир, Адвеста! Не принято ли у вас наступать друг другу на ноги вместо полуденного приветствия?
Колька нехотя усмехнулся. Рассказать бы тебе миф о Икаре с вытекающими соображениями — перестал бы ты смеяться, Охотник.
— Он спускается слишком быстро, — проговорил Ахука.
Джаванар выхватил у Ахуки трубу, лег на спину.
Колька тем временем потерял Гийкхага из виду. Повертел головой и, вдруг, далеко в стороне, нашел. Светлая точка стремительно скользила к земле, наискось, как по невидимой, туго натянутой веревке. Толпа загудела. Сильно отставая от светлой точки, снижалась темная — Гонец не мог догнать Гийкхага, не мог подставить спину своей Птицы и прекратить падение.
— Он выправляется! — кричали люди. — Падает, падает! Великая Память, он разобьется! Говорю вам, он спускается! Он спускается!
— Воистину, он спускается, — озабоченно проговорил Джаванар. — Что бы он мог увидеть сверху? Ко мне, Охотники!
Теперь и простым глазом было видно, что Гийкхаг намеренно теряет высоту. Поставив крылья почти вертикально, он под тупым углом несся к земле так, что аппарат едва не срывался с планирования — было видно, как вздрагивают крылья, теряя поток и входя в него опять. Колька едва успел подумать, что рядом с восходящим потоком, навстречу которому спускается аппарат, есть нисходящий к воде, как крылья щелкнули друг о друга — Гийкхаг взмахивал ими, пытаясь выровняться — и вдруг перевернулись и рухнули. Толпа взвыла. Одно крыло разлетелось в щепу, другое было цело и раскачивалось на песке, как парус. Врачи бегом, зигзагами спускались с крутого откоса — впереди бежал Лахи. Весь берег кишел людьми, как муравейник. Кольке почудилось, что в толпе, крутящейся вокруг Гийкхага, мелькнула спина Дхармы, над самыми головами скользнула Птица. Охотник что-то кричал сверху, и вдруг высокий мелодический звук пронизал воздух.