Обсидиановый нож (сборник произведений)

Мирер Александр Исаакович

— Многое позабыли? — спросил Колька.

— Порядочно. Шестируких рабочих обезьян и двуногих животных-скороходов, которыми пытались заменить лошадей, и сотовых светляков, которыми освещались дома во времена Киргахапа.

Колька слушал и выспрашивал далеко за середину ночи — спал он после Раздвоения мало, часа три-четыре. Под утро они снова заговорили о резиновых мышцах — как они работают все-таки? Тут и выяснилось самое интересное: раджаны различали три состояния материи: мертвая, живая и «рагаса», то есть ни мертвая, ни живая. Рагаса состоит из мельчайших (из клеток — понял Колька) как живое, двигается и питается.

Однако не может воспроизводить себя и не чувствует. Эти рагасы питаются воздухом, но есть и другие, которые питаются жидкой органической пищей.

Колька тут же захлопотал — нельзя ли пристроить «древесные мышцы» к повозкам, вроде педальных автомобилей? По весовому коэффициенту это было выгоднее, чем бензиновые или, тем более, паровые двигатели. Но прежде приходилось думать о волочильном стане — для пружинной проволоки к ружьям, и о штамповке патронов, калибровочных протяжках и десятках других насущных потребностей. Даже к точильному камню было невыгодно приспосабливать рагасу — невыгодно по времени, которое пришлось бы потратить на постройку такого привода. Ведь у кузниц всегда находились люди, готовые вертеть точила хоть целый день… И Колька тянул проволоку, испытывал пружины, сверлил стволы — адская работа на тихоходных станках! Надоедливая, тупая, если хотите знать, потому что за резцом не побежишь в инструменталку, а бархатный напильник насекается вручную, ювелирно — эх, чтоб оно лопнуло… И никаких развлечений. К Наране было не прорваться, ее ноющие звенья росли медленно, а Кольку тянуло в подземелье, как театрала в партер, упорно тянуло — увидеть цветные фигурки под закрытыми веками. Одно лишь он успевал между работой и сном. Посмотреть, как Икар строит крылья. Этот ежевечерний ритуал успокаивал его и возбуждал одновременно, словно гарантия непреходящести, нетщетности повседневных усилий. Когда Кузнец объявил, что завтра он опробует свои крылья, Колька дрогнул от знакомого по той жизни ожидания чуда. Так бывало, когда начет арт расписывался в вахтенном журнале…

Темнота давно легла над поселком. Колька шел домой, потягиваясь — спина была как не своя — привычно, без злости отгонял воспоминания, сосредотачивался на здешнем. Перебрал в уме сделанное за день. Похвалил себя потихоньку, вспомнив удачную переделку водяного колеса — оборотов больше и ход ровнее. А завтра полетит Икар… Ну, посмотрим, как он полетит. Разбиться не должен, по всей видимости, скрепы-то у него не восковые. Древесный клей, которым работал Гийкхаг, схватывал намертво. В этом Колька убедился, попробовав клей пальцем — три дня отдирал вместе с кожей.

Вот он и дома. Вход светился ярко: значит, Дхарма уже вернулась из лечилища и приготовила ужин. То есть приняла плоды у услужающей обезьяны и внесла их в дом. Заботится. Знает, что он любит есть под крышей. Всякий раз, подходя к дому, он давил в себе стон: «Горячего бы, хоть кипятку без заварки!» Горячего особенно хотелось по вечерам, после работы. Щей мясных, отварной картошечки с маслом, если уж мяса нет…

Лучше было не прикидывать, не сравнивать, сколько он потерял и сколько приобрел. Здоровее он стал намного, хоть и без горячего — сбросил жирок, нагнал мускулатуру, волосы даже завились от здоровья. Это ли не приобретение?

Он вошел в дом, привычно нагнув голову. И точно — Мин сидела на лежанке, чистила апельсины и, как всегда, Колька ошалел, увидев ее глаза, плечи и бедра.

Ох, вот это

было настоящее! Он оторвался от нее только когда лютый голод стиснул желудок, стенку к стенке прилепил. Тогда он поел. Руки были заняты едою, и Колька подсунул пальцы ног под маленькие, твердые ступни Дхармы.

Утолив голод, он позвал:

— Плавать пойдем, маленькая? — и увидел, что под листьями, напротив входа, сидит Немигающий. Лупоглазый зверек, похожий на хамелеона, живой автопилот.

Он знал, что Немигающего берут из питомника за сутки до полета на Птице. Зверьку лучше загодя привыкнуть к пальцам «гонца». Знать-то знал, а понял далеко не сразу. Прежде подошел и посмотрел, как Немигающий сидит, уставившись на плоды маину, или в потолок, или в никуда — глаза перламутровые, на половину морды…

— Не корми его, — сказала Мин. — Завтра.

— Почему завтра? — спросил он.

Вот что такое конус, стоящий на вершине. Дунул ветер, и он падает. Сначала медленно, и все быстрее — только что стоял, и вот уже падает.

— Что будет завтра? — спросил он, а зеленые стены заволакивало огнем.

Стартуют. Пламя не успевает, воздух не успевает превратиться в пламя, в плазму, и ревут энергоприемники. Баросфера ушла — три светлых пятна на бетоне.

— Что будет? — повторил Колька.

— Я должна уйти, — чуть хрипло сказала Дхарма.

Колька услышал мелодичное «а-ама» — «я», гортанное «хмат» — «должна», и тонкое, изогнутое «пит».

Уйти.

— Что? — вскрикнул он. — Ин хмат пи! Ты не должна уходить! Ты не хочешь меня больше? (Дымится бетон. В дежурке пьют горячий кофе. Синий кот скалит зубы с плаката: «У меня девять жизней, у тебя…».)

— Ты не можешь уйти, — сказал Колька. — Почему? Дхарма подняла руку, и он замолчал.

— Птицы улетают. Сохнут деревья. Воздух пропах бедой. Я уйду с сыном, а после вернусь к тебе.

— Почему? — сказал Колька.

— Ты не понимаешь, Адвеста. Попробуй понять: у меня будет сын, мне нельзя оставаться здесь, у кузниц.

— Тебе нельзя оставаться у кузниц? — переспросил он. — Погоди. Почему тебе нельзя? Что-нибудь не в порядке? Врачи нужны? Что говорит Лахи?

— Лахи и все Врачи, — сказала Дхарма, — и Нарана, все говорят одно: в поселении Кузнецов негоже носить ребенка. Здесь нельзя управлять ребенком.

— Что за глупости!

Она взяла его за руку — он освободился и отодвинулся. Он дурел, когда она держала его за руку, потому что за месяц близости он не насытился ею, и ему казалось, что никогда во всю жизнь не насытится.

— Погоди, рыжая белочка. Это что — усложнение мозга? Пускай он будет таким, как мы.

Конечно! Их сын обойдется таким мозгом, как у них. Эта кукла будет сконструирована по старому образцу — только и всего, — и он уже улыбался, представив себе коричневого мальчишку с глазами Мин, черными и раскаленными, как уголья.

— Ведь правда, рыжая белочка? И мы его не отдадим в воспиталище, вырастим сами, хорошо?

— Ты не понимаешь, Адвеста…

Она сухо объяснила, что под «управлением ребенком» понимается выращивание плода. Врачи следят за его развитием с помощью нардиков и лекарственной пищей направляют в нужную сторону. Не только мозг, но телосложение, здоровье, наклонности. Она хочет, чтобы ее сын был Художником, высокорослым и со светлыми волосами. В особенности придется следить за его пальцами — у Адвесты короткие пальцы…