Обскура
Шрифт:
Однако подступившая головная боль помешала ему заснуть по-настоящему. Вот уже второй раз за несколько последних дней она была такой сильной. Лишь бы только это не означало новый приступ болезни… Но постепенно боль ослабла, и через некоторое время он перестал обращать на нее внимание.
Наконец лошадь замедлила ход, и вскоре экипаж остановился. Несколько секунд спустя он услышал, как заскрипели чугунные ворота. Взглянув в окно, он увидел двух каменных грифонов, возвышавшихся по обе стороны от въезда.
Глава 19
Из-под двери отцовской мастерской пробивался свет. Несмотря на то что было уже больше десяти вечера, Корбель-старший все еще работал.
Однако разноцветная вселенная отца до сих пор оставалась для него волшебной и притягательной. Он знал все краски и оттенки, вид которых радовал глаз, а названия ласкали слух: синий кобальт, жженая кость, шведская коричневая… Еще ребенком ему нравилось рассматривать многочисленные выдвижные ящички с написанными на них номерами и названиями: под номером 113 хранились пузырьки с карминным лаком, под номером 120 — жженая сиена, под 75-м — небесная лазурь… Все эти краски, масляные и акварельные, пигментные красители, лаки, тщательно классифицированные, хоть немного отвлекали его, успокаивали его душу, раненную смертью матери, и отгораживали от хаоса и тревог большого города, преображаемого прогрессом и сотрясаемого тяжелой поступью Истории. Это также еще теснее сближало его с отцом, что было для него особенно ценно.
Покупатели тоже любили это место, от которого исходила некая притягательная, чарующая сила. Стоило им лишь переступить порог под тонкий, нежный звон дверного колокольчика — и прежде чем дверь за ними успевала захлопнуться, — они тут же забывали об оставшейся позади городской суете. Жан часто делал здесь уроки — ему почти не мешали разговоры о сравнительных достоинствах тех или иных красок, о преимуществах в тех или иных случаях лака или глазури.
Он трижды постучал, в ответ на что отец крикнул изнутри, что он не глухой. По прошествии нескольких секунд он появился на пороге, одетый в свою вечную блузу, на фоне которой его борода в роденовском стиле казалась барочным орнаментом. Жан положил руку ему на плечо. За спиной отца он видел огромный рабочий стол-верстак, за которым сам так часто делал уроки. Сейчас, судя по всему, отец был занят тем, что надписывал этикетки для тюбиков, пузырьков и баночек. В этой работе Жан порой ему помогал — в отличие от большинства своих собратьев, он обладал красивым, разборчивым почерком. Что касается самого Габриэля, его почерк был каллиграфическим, и этикетки получались столь же безупречными, как те краски, которые они обозначали. Изящными буквами с помощью китайских чернил он выписывал на уже готовых полосках бумаги название краски, номер ящичка и название своего магазина: «Краски Корбеля».
— Ты ужинал? — спросил Жан.
— Нет еще. Осталось немного похлебки с обеда. Составишь мне компанию?
— Я лучше подожду Сибиллу. Ты долго еще будешь работать?
— Ну ты же видишь…
Жан взглянул на металлические тюбики, выложенные в ряд на столе. «Желтый стронциевый пигмент № 6», — прочитал он на одной из этикеток и начал непроизвольно освежать в памяти свои познания в области красителей: вот этот, например, в сочетании с изумрудно-зеленым дает самые нежные и
Весь этот набор сведений, который Жан помнил урывками и почти не использовал на практике, все же служил неким спасительным убежищем от повседневных трудностей. Здесь, в этом знакомом с детства магазине, он изучал не болезни, а краски, и иногда — технику их применения разными живописцами. Он помнил многие картины из тех, что видел в Лувре, на которых узнавал некоторые особые оттенки, которые наблюдал на коже и слизистых оболочках своих пациентов. И точно так же во время осмотра пациентов он вспоминал различные оттенки красок и лаков: кармин, марена, темная роза, желтая охра, натуральная или жженая сиена, изумрудная зелень — все то, что используется живописцами для изображения различных оттенков плоти. Человеческий организм хранил в себе целую палитру красок, которым мог бы позавидовать любой художник.
— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил отец.
Как он догадался? Может быть, потому, что единственный сын не так уж часто его навещает?..
— Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь о Мане.
Габриэль заткнул пробкой пузырек китайских чернил и очистил перо с помощью тряпки, извлеченной из кармана блузы.
— Мане… Настоящий виртуоз, — задумчиво произнес он с нотой восхищения в голосе. — Просто чудо какое-то. Я всегда удивлялся, как может столь разумный и благопристойный на вид человек вызывать такие громкие скандалы.
Как всегда по вечерам, отец закрыл витрину с видом на Лувр металлической шторой, и сейчас мастерская казалась полностью отгороженной от мира. Фитилек масляной лампы в последний раз ярко вспыхнул и погас, отчего часть комнаты погрузилась в полумрак.
— А эти скандалы он вызывал сознательно?
— Трудно сказать. В нем была некая наивность, и каждый раз после очередного скандала он был очень удручен. Настолько, что, если бы не помощь его друзей, например Бодлера и Золя, он вряд ли нашел бы в себе силы продолжать. Хотя… этого я точно не знаю. Однако мне кажется маловероятным, что, создавая «Завтрак на траве» и «Олимпию», он ни на минуту не задумывался о том, какими могут быть последствия… Но почему ты спрашиваешь?
— Дочь одной моей пациентки была найдена мертвой. Ее тело стало главным элементом мизансцены, в точности копирующей «Завтрак на траве».
Габриэль Корбель не читал газет и жил довольно уединенно. Он не знал ни о существовании убийцы, одержимого творчеством Мане, ни о девушках, убитых отравляющим газом, ни о недавней поездке Жана в клинику доктора Бланша. Сказав, что убитая девушка была дочерью его пациентки, Жан немного погрешил против истины, но ему нужно было как-то объяснить отцу свой интерес к этому делу.
Габриэль неопределенно взглянул на него, что-то бормоча себе в бороду и машинально вертя в руках несколько тюбиков с красками.
— Он почти всю жизнь прожил в двух шагах отсюда, в доме номер пять по улице Августинцев. Он изучал свое ремесло в мастерской Тома Кутюра — автора «Римлян эпохи упадка». Позже в своем творчестве он использовал все, чему там научился. Эта его манера четко обводить контуры — он перенял ее от Кутюра…
Жан с трудом подавил нетерпение. Все же он хотел услышать не лекцию о технике живописи Мане. Но приходилось слушать все подряд в надежде узнать что-то действительно интересное.