Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Все в порядке, — раздраженно передернул Деймон, а потом зло уставился на Локвуда. — Я думал, у тебя, и правда, проблемы, а ты лишь себе очередную подстилку нашел!
— Закрой рот и проваливай отсюда к ебанной матери! — Бонни все еще сидела на постели, не сводя пристального взора с парня. Что ее так в нем разозлило — Тайлер не мог понять, но четко осознавал, что этих двоих лучше не показывать друг другу.
— Хорошо, давай выйдем и поговорим.
— Нет, друг! — снова крикнул Деймон, рукой сшибая какую-то статуэтку с полки. — Мы поговорим здесь и сейчас, понял, Локвуд? Здесь и сейчас!
Бонни напоминала
Сальваторе не смотрел на нее. Он изучал взглядом Тайлера. Своим уничтожающим и испепеляющим взглядом.
— Между нами ничего не было, Доберман, — заговорил Тайлер. Он не сердился на друга за его вспыльчивость. В конце концов, недомолвки — разрушители любых отношений. Неважно любовь это, дружба или партнерство. — Я просто помогаю ей и все.
— Да меня не ебет, — сквозь зубы процедил Деймон, сделав шаг вперед. — Плевал я на твою девку и то, трахнул ты ее или нет. Единственное, о чем я беспокоюсь: вернешься ты к своей ненаглядной или мне до конца жизни с ней нянчится!
— Я влюблен в нее, ты же знаешь!
— Не знаю, — выплюнул собеседник. — Ни черта теперь я о тебе не знаю!
Они смотрели друг на друга пристально и безмолвно около минуты. Бонни тем временем глубоко дышала, пытаясь сдержать себя и не устраивать драк хотя бы потому, что преисполнена чувством благодарности к Локвуду, у которого теперь из-за нее большие проблемы.
— Она каждый гребанный день просит меня отвезти ее к тебе. Каждый гребанный день спрашивает, есть ли кто-то у тебя, а я каждый гребанный день вру, что у тебя никого нет. Что ты любишь ее, что вернешься. И она верит мне, а я теперь себя полной тварью чувствую просто из-за того, что у тебя в штанах зачесалось сразу на двоих.
— Не чесалось, Доберман, — уверенно и более гласно произнес Тайлер. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь!
Доберман усмехнулся. Утром он проснулся с чувством вины за то, что посмел познать девушку лучшего друга чуть ближе. Что посмел поцеловать ее. Засыпать с ней. А теперь он чувствовал омерзение: он, по крайней мере, не врал.
— Так объясни. Может, меня контузило после этих всех боев и стрессов.
Тишина. Тайлеру нечего сказать.
Черт возьми, он впервые почувствовал себя полным ничтожеством. Ему нечего сказать матери и отцу, потому что о будущем он не думает. Ему нечего сказать Бонни в ответ на ее реплики и скандалы. Ему нечего сказать Деймону, который, кстати, прав. Ему нечего сказать даже себе.
— Ей плохо, Локвуд. Настолько плохо, что она… Что она кем-то начинает увлекаться, хоть и маскирует это под желанием найти друга. Друга, который ее бы выслушал! И знаешь, что в этой ситуации самое паршивое? Что если ты вернешься лишь тогда, когда она научится дышать сама — ты больше никогда не сможешь завоевать ее любовь и доверие. Она не даст тебе второго шанса, потому что… Потому что уверена, что если она умеет выжить одна, то ей никто и не нужен будет.
Слова возымели успех. И во взгляде Тайлера горечь смешалась с отчаянием. Деймон не знал всей правды касательно Бонни и сложившейся ситуации, но по глазам друга видел, что Локвуд мечется. Мечется между чувством любви и долга. Мечется между синицей в руках и журавлем в небе. Мечется меж своих правил и принципов. Сальваторе понимал, что Тайлер оставил Елену на его попечительстве не просто так. Но также он понимал, что больше выносить эту девчонку в своей квартире не может.
— Я присматриваю за ней, но моя жизнь летит к чертям собачьим! Я не выхожу на ринг, я теряю знакомых, а еще я потерял единственную женщину, которую любил, теперь уже навсегда. И если ты не появишься в ее жизни в ближайшие сутки, в крайнем случае — завтра, то я вернусь и разъебу этот дом нахрен вместе с тобой и твоей новой девкой!
Он взглянул на Бонни. Она сжимала зубы и кулаки. Она в тисках держала шаткий контроль, но если Деймон пробудет в этой комнате хотя бы еще одну секунду — тиски эти разлетятся, произойдет новый скандал, за ним — новый срыв и, может, какая-нибудь дешевая пародия на драку, после чего снова потребуется помощь антидепрессантов и психологов.
Сальваторе уставился на Тайлера, отрицательно покачал головой и вышел.
2.
— Твой друг тоже против нашего общения.
В комнате царил хаос: разбросанные вещи, разбитые чувства и растоптанные эмоции. Тайлер сидел рядом с Беннет, безнадежно таращась в пустоту, пытаясь найти там ответы на свои вопросы, пытаясь найти себе хоть какое-то оправдание.
Бонни курила. От Бонни никотином за километр несло. Бонни — мерзкая грубиянка, жестокая, циничная стерва, не видящая ничего, кроме своего эго. Но Бонни нельзя бросить. Она хоть и проблемная, но тоже отчаянная. И ее грубость — лишь последствия людской ненависти, а не закосы под первоклассную суку двадцать первого века.
— Я думал, ты тоже против нашего общения, — в тишине его голос прозвучал неправдоподобно спокойно. Кажется, что Тайлер впервые не испытывает никаких эмоций, настолько его захватили размышления о словах его друга.
— Может, я и не тяну на примерную девочку года, но и на последнюю тварь — тоже. Я благодарна тебе, Тайлер, за помощь, за поддержку и за стихи.
Он усмехнулся. В воздухе царил запах сигарет. Отвратительный аромат въедался в легкие, отравлял организм, заставляя позабыть о терпком запахе цветов и любви. Головная боль появилась у обоих и медленно стала разрастаться, но искать и пить таблетки не хотелось ни ему, ни уж тем более ей.
— Знаешь, я думал о нашем вчерашнем разговоре все это время, но ответ нашел только сейчас.
Нет, ему было не плевать на Елену и ее проблемы. Слова Сальваторе задели его за живое, остались в памяти и сейчас шипели как масло на огне, но ответ на вопрос пришел нежданно-негаданно. Глупо было бы его игнорировать. Бонни была вся во внимании.
— Ты мечтаешь о новой расстановке ценностей, что самое по себе подразумевает такое понятие как «революция сознания». Но, знаешь, если даже и не вдаваться в подробности, можно сказать одно: революция еще ни разу не сделала человечество счастливым, Бонни. Понимаешь? Ни разу. Все, что оставалось человечеству после войн, новых реформ и новых правил — смерть, конфликты, нищета, разрозненность семей и разрушение таких крепких связей, как дружба и любовь. Соратники переставали быть соратниками. Любовники — любовниками… Взамен еще ни одно государство, ни одна община не получили ни свободы, ни материального благополучия, ни уж тем более равноправия.