Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Ты понимаешь, почему я вызвала твоих родителей?
Беннет быстро взглянула на куратора, миссис Браун, прикусила нижнюю губу и медленно подняла голову выше.
— Я болела, если вы о пропусках, — плавные звуки, их звучание нарушается лишь хрипотой голоса: все из-за сигарет. И из-за вечных криков.
— Ты пропустила ведь не только эту неделю. Ты уходила с пар до этого. Часто пропускаешь семинары, не сдаешь конспекты… Твоя успеваемость — худшая успеваемость во всей нашей группе! — сочувственно и заискивающе напевала миссис Браун. Бонни выдавила из себя что-то наподобие улыбки.
— Как
— У меня проблемы были, — ответила она после некоторого молчания, снова устремляясь сквозь поток вселенной.
— Что за проблемы? — сникшим голосом промолвила мать. Беннет теперь глядела на эту женщину, ощущая лишь едва уловимое разочарование. Обычно, по законам ебанных жанров, мать должна быть за дочь, должна поддерживать ее во всем.
Ну, как Долорес Клэйборн, к примеру.
— Я увела парня у своей лучшей подруги, — презрительно, но совершенно спокойно промолвила Беннет, взглядом, уничтожая смелость и дерзость матери. Вернее, жалкие попытки на смелость и дерзость. — Она только что об этом узнала. Она сказала, что ненавидит меня.
Бонни убрала едкую ухмылку со своего лица и потом отрезала:
— Мне плохо.
— Бонни, но ведь это можно решать параллельно с учебными дел…
Миссис Браун замолчала на полуслове, когда поймала на себе взгляд обезумевшей кошки. Кошки, у которой кровотечения обычными жгутами и перевязками не остановишь. Кошки, которая привыкла кричать, доказывая свою правоту и пытаясь достучаться до людей.
Облезлой, бездомной и полумертвой кошки.
— А у меня любовь, миссис Браун! — выплюнула девушка, плавно приближаясь к столу женщины, руками вцепившись в перила. — Лю-бовь! — медленно, отчеканивая каждый звук, шептала Беннет. — Неразделенная любовь в девятнадцать лет. Мне сейчас похуй на учебу.
Девушка научилась не срываться на крик. Тоже, наверное, последствия болевого шока. Больше не хотелось рвать глотку в попытке что-то кому-то доказать.
Просто хотелось убрать все фигуры с шахматной доски и прекратить эту игру.
Отец Бонни ее прекращать не хотел. Схватив девушку за плечо, он резко развернул ее к себе, но встретил лишь хладнокровное спокойствие. Не было больше того запуганного и затравленного ребенка. Не было больше его дочери. Перед ним сидел совершенно иной человек. Измученный. Использованный.
Но теперь не боящийся ничего.
— Ты понимаешь, что тебя лишат стипендии?! — прокричал он, резко поднимаясь и хватая дочь за плечо. Беннет оказалась податлива: физическое состояние ведь было не лучше душевного. — А следом и исключат к чертовой матери!
Он глядел на нее, пытаясь грозным видом, повышенным тоном голосом и сильной хваткой хоть как-то воздействовать на непутевого ребенка. Не получалось. Бонни смотрела в глаза своего палача и понимала только одно: когда падаешь на самое дно, когда больше не имеешь возможности, чтобы выбраться, получаешь не свободу, а освобождение от тех людей, которые когда-то столкнули тебя в эту пропасть. Больше нет ни страха, ни боли. Лишь пустота.
— Мне все равно, — произнесла она еще тише прежнего. Бонни аккуратно взяла запястье отца, аккуратно убрала его руку со своего плеча, не разрывая зрительного контакта. — Мне все равно. На тебя. На стипендию. На деканат. На весь ваш ебучий карнавал, который вы тут устроили. Я просто хочу помириться с Еленой. И все. И пока я этого не сделаю, ебала я ваш деканат!
Звук пощечины стал причиной образовавшейся мертвой тишины. Голову девушки вывернуло вправо. Волосы закрывали лицо. Бонни не шевелилась. Ровно как и ее отец с заставшим во взгляде удивлением. Ровно как и ее мать, забывая как дышать. Ровно как и миссис Браун, не в силах пошевелиться.
Бонни уже не было больно. Она ведь на дне: куда еще падать?
Девушка медленно повернула голову в сторону отца. Медленно настолько, что можно было досчитать до десяти. Волосы спали. В уставшем взоре читалось одно: «Ты доволен?».
И ухмылка. Она не исчезла. Была такой же. Вырезанной ножом. Мертвой.
— Зря я тебя тогда не зарезала, — прошептала девушка, отрицательно качая головой. Нет, осадком детская обида не всплыла. Просто как рефлекс. Как послевкусие давно позабытого чувства. Сейчас Бонни разрывает другое чувство: она любит Елену, она не хочет терять единственного близкого человека.
Но вернуть уже нет возможности.
Она хватает сумку, она направляется к двери, но мать успевает схватить дочь за запястье и остановить. Бонни вырывает руку, резко оборачиваясь. Она хочет оттолкнуть мать, отшвырнуть ее, как та сделала несколько лет назад.
Но Беннет перестала драться с призраками.
— Бонни, прекрати истерить! — дешевая пародия на роль властной матери.
— А у меня половое созревание, мам! — не крик, просто попытка быть услышанной. Во взгляде Бонни — неукротимость. И все тело девушки будто стало токсичным: прикасаешься к нему и чувствуешь яд, поражающий твою центральную нервную систему. — Ты что, забыла? У меня эмоции на пределе!
Отец ринулся к ней, но Бонни мигом среагировала: она схватила со стола вазу и швырнула на пол. Куратор вскрикнула, поднявшись и прижавшись к стене. Бедная женщина! Она не знает что такое слепая импульсивность! Считай, что и не жила вовсе.
Бонни развернулась, схватила какую-то статуэтку с полки и, развернувшись, замахнулась.
Но не кинула. Растрепанные волосы спадали на худые плечи. Обезумевшие глаза глядели сквозь пелену бессилия и пустоты. Невыносимое зрелище — видеть, как твой ребенок уже не позволяет себя контролировать. Уже не позволяет себе расслабляться.
— Не двигайся, иначе я разъебу здесь все к чертовой матери! — прошипела Бонни. — Не двигайся, мать твою!
— Бонни, послушай… — он заискивающе попытался установить контакт. Поздно. Такие конфеты Бонни уже не любит. Бонни уже не нужны игрушки: она хочет оружие и виски. Она хочет вернуть подругу. Нормализовать жизнь. Ставки повысились. Теперь кости фальшивой нежности больше не бросишь.