Обуглившиеся мотыльки

Ana LaMurphy

— Надо податься в кинологи. В этом есть свой шарм, как считаешь?

Деймон посмотрел на нее — на нее, старую подругу из старого и измученного прошлого. Сальваторе любил Викки, ценил ее, но Бонни он ощущал родной. Так, будто она была ему сестрой. Будто была дальней, но такой нужной родственницей.

— Мне нравится, — улыбнулась она, — это отличная идея.

3.

Они решили поужинать в ресторане. Удивительно, что Ребекке удалось вытащить своего брата из его пыльных и грязных клубов. Не сказать, чтобы Ребекка была примером святости или негативно относилась

к музыке, танцам и выпивке.

Ребекка просто не любила становиться тенью, темные углы — не для нее. Ее страсть — это внимание и восхищение во взглядах. Ее страсть — это открытые и яркие помещения, в которых она — та, на которую смотрят и которую слушают.

— Сына я тебе не верну, можешь не ластится, — он любил тушенную рыбу с белым вином и надрывный голос солиста группы Скорпионс, который вопрошал к Женщине. Она предпочитала вообще не пить за ужином или обедом, а музыку Ребекка не любила вовсе.

— Я насчет другой твоей собачки, — оскалилась Майклсон, подвигаясь ближе. В ее взгляде пылал ледяной пожар бледно-голубого цвета, будто сама Ребекка была нежитью — мертвячкой, способной только на примитивное и низкое. Во взгляде Клауса было, по сути, тоже самое.

— Ты ведь понимаешь, о ком я?

Ребекка ограничивалась салатами, поэтому и ходила вечно полуголодная. Голод, конечно, еще обуславливался и страстью рваной души, но это уже было не такими уж и значительными деталями.

Клаус обратил взор на сестру. Та смотрела внимательно, въедливо, не желая пропустить ни малейшего оттенка даже самых незначительных эмоций.

— И что ты хочешь услышать?

Скорпионс не играли, к сожалению. Напевала заигрывающая скрипка, и ее переливы были по душе. По крайней мере, они отлично сочетались с контекстом ситуации.

— Бонни на первых полосах всех злоебучих газет! — фыкрнула Майклсон. — Тебя не смущает то, что она снова подалась в феминистки?

— Мне плевать на это. Мне вообще плевать на Бонни.

Ребекка злилась не столько из-за того, что Беннет оказалась успешнее ее, гуманнее ее, мудрее и, как следствие, популярнее. Ее не смущали сворованные и перифразированные мысли, не смущало то, что у «NCF» из-за последней выходки этой сучки теперь окончательно установилась скверная репутации. Майклсон было даже наплевать на то, что половина ее последовательниц ушло из «Новых детей Свободы».

Ее злила сама Бонни. Такая искромсанная, изгаженная и вечно бунтующая против всего мира, теперь она была утешением для себеподобных. Теперь она была. Она существовала, лентами вплетаясь в жизнь, становясь ее неотъемлемой частью.

Становясь собой — роскошной, сильной и волевой. Бонни забирала власть у Ребекки — вот почему ту тошнило, когда Беннет становилось темой в статьях или даже в выпусках новостей каких-то паршивых каналов.

— Ты не думал о том, что когда она обзаведется связями, то настучит копам о том, как ты над ней издевался?

Клаус усмехнулся, снова возвращаясь к своей тушеной рыбе, которую запевал белым вином. Ребекка терпеть не могла вино, считая, что этот напиток предназначен для слащавых подростков и скучающих домохозяек.

— Не настучит, — спокойно ответил Майклсон. — Она терпеть не может полицию. И если уж она и решится на нее, то настучит она точно не на меня, — он растянул губы в ухмылке, устремляя взгляд на сестру. Та сжимала в руке вилку и старалась сжать в руке свои разбушевавшиеся эмоции.

— Я ей ничего не сделала.

— Ты использовала ее, — отмахнулся мужчина, облакачиваясь о спинку стула, — а я дал ей то, чего у нее не было. Я дал ей жизнь. Благодарность ей не позволит пойти против меня.

— С чего ты так решил? — Ребекка приблизилась. Она напоминала рассвирепевшую и озлобленную кошку. Она фычала при любой реплике своего брата. — Твои ублюдки исполосовали ее!

Клаус потянулся за бумажником. Он не хотел больше здесь торчать, слушай капризы своей сестры, которая бесится лишь потому, что кто-то посмел затмить ее величие. Ребекка злилась, и Клаус даже радовался этому. А еще у него были дела поважнее обычных феминистских, никому ненужных распрей.

— Она меня не сдаст, — усмехнулся Клаус, — она мной дорожит, если хочешь. И знаешь, есть кое-что более значительнее твоего ущемленного себялюбия — Коул вернулся.

Майклсон положил деньги на стол, не скупясь на чаевые. Он решительно поднялся. Ребекка смотрела на него снизу вверх, как всегда это было, с самого детства. В ее взгляде все еще таяла ненависть, все еще кипели эмоции. Клаус даже подумал о том, что его сестра заразная, и ее бешенство передалось как-то и Бонни.

— Он одержим какой-то безумной идеей сделать навар, а мы оба знаем, что когда Коул заинтересован в деньгах — дела его хуже некуда, — Клаус взял пиджак, надел на него. Он выглядел элегантно, уверенно, харизматично. Женщинам такие нравятся. Жаль, что не все женщины знают, что скрыто под этой галантностью. — Так что я вынужден уйти.

Ребекка стиснула зубы, но удерживать Клауса не стала. Может потому, что знала что это бесполезно. Может потому, что привыкла со всем разгребаться сама. Но это и не имело значения. Ребекка точно знала, что она не намерена проживать свою жизнь в тени и не намерена терпеть то, как ее место под солнцем забирает какая-то туберкулезная дешевка.

Майклсон сжала вилку в руке еще сильнее — уязвленное самолюбие было горячее кипятка, опаснее яда.

И слаще вина.

Ребекка поддалась слабости.

4.

Бонни вышла из здания колледжа в следующий понедельник. Она остановилась у входа, засовывая руки в карманы и с сожалением подмечая, что тоска по сигаретам ее бьет сильнее, чем тоска по Тайлеру. Или по Елене… Осточертевшей Елене, надо сказать. Беннет решила выкинуть ее из мыслей. Она стала спускаться по лестнице, когда ее кто-то окликнул. Бонни обернулась. Она была такой искренней и живой в его глазах, словно свирепой и разъяренной Бонни никогда и не существовало. Девушка подошла к парню, остановившись на расстоянии вытянутой руки. Примерно столько нужно человеку для сохранения личного пространства. Но только не в том случае, если свое личное пространство хочется соединить с личным пространством того, кто стоит напротив.