Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Спасибо, — произнесла тихо Елена, отодвигая тарелку и медленно поднимаясь. — Мне, наверное, пора.
Викки подняла голову. Деймон продолжал таращиться в тарелку. Если раньше было просто тошно и плохо, то теперь стало очень больно. Боль была знакомым чувством, и не сказать, чтобы неожиданным, но как любому человеку, так и Елене, и Деймону, и Викки от нее хотелось избавиться.
— Я провожу, — промолвила Донован и удалилась вслед за девушкой. Сальваторе тоже отодвинул тарелку.
В прихожей Елена быстро обулась и так же быстро оделась. Когда она собиралась в эту поездку, то надеялась, что получит ответы на
Викки оперлась о стену, уставилась в пол. Наверное, это было неправильно — приглашать подругу своего пусть и фиктивного, но все же мужа на обед. Донован мало о чем сожалела, она каялась, совершала ошибки и снова каялась, но никогда не сожалела. Просто принимала жизнь во всей ее специфичности.
— Спасибо.
Елена застегнула куртку, перекинула сумку через плечо. Ей было некуда идти и не к кому, и это вовсе не пугало. Пугало то, что она вновь чувствовала себя использованной.
— Я сделала это ради него, — честно призналась она. Ей бы следовала признаться в том, что она и он себе позволили за эти сутки, на что решились и в чем друг другу и самим себе признались. Елена ощутила горькое разочарование — она совершила те же ошибки, что и ее отец: она разрушила семью, себя, так еще теперь и Викки.
— Я знаю, — ответила Донован, выше подняв подбородок. Ее отчаяние, которое видела Елена перед отъездом, исчезло. Теперь ее дочери ничто не угрожало, и теперь ей было немного, но проще. Не легче, но проще. — Все равно спасибо.
Елена подумала о том, что она сможет снять номер в отеле. Одну ее должны поселить. Можно в каком-нибудь лав-отеле, плевать в каком — лишь бы отдохнуть от всех.
— Берегите себя, — произнесла она и вышла на улицу. На пустую улицу, на которой ее ждали только февральские снега.
Викки закрыла дверь, а потом быстро направилась на кухню. Она застыла в проходе на пару секунд, затем медленно подошла к столу и стала собирать грязную посуду.
— Иди за ней, — ударом в солнечное сплетение. Сальваторе быстро взглянул на подругу, пытаясь напустить безразличный вид. Глупый и наивный, он уже сдал себя с поличным своим молчанием. — Вы же не договорили, это видно.
Он не стал оправдываться, подрываться с места, правда, тоже не поспешил. Викки сгребла грязную посуду и поставила ее в ураковину. Она была рада его возвращению, она была рада, что он вернулся, что они вообще встретились. Она понимала — Деймон ее любит. Как-то по-своему, как-то неправильно, но все же любит. Ради нелюбимых таких поступков не совершают. Однако то, что он любил ее, не говорило о том, что он хотел быть с ней как с девушкой.
— Деймон, — тихо произнесла она, — просто догони ее. Она пошла ради тебя на такой риск, так не дай ей почувствовать, будто ты ее использовал. Догони.
Она ведь тоже его любит, но тоже не хотела бы быть с ним как с мужчиной. Викки Донован в своей жизни на данный момент любит лишь одного человека — свою дочь. Ей не хочется делить Сальваторе — чистый эгоизм, чистое собственничество. И ей вовсе не больно. Просто как-то непривычно.
— Если не успеешь сейчас, другого шанса она тебе не даст.
«Она уже не дала», — подумал он, но ничего говорить не стал. Поднялся, подошел к Викки, обнял ее и затем последовал ее совету.
Сальваторе выскочил на улицу, огляделся, но Елены не увидел. Он направился к перекрестку, решив, что та пошла на остановку. Честно, он понятия не имел, что сказать, он даже не представлял, о чем они не договорили. По его мнению, они уже все выяснили, все поняли. Все, что они скажут в дальнейшем — вода, но может, эта вода и спасет их от обезвоживания.
Он-таки нашел ее на остановке, как и предполагал. Ему бы стоило взять машину и увезти куда-нибудь ее. Хотя бы на пару часов — не важно, лишь бы побыть вдвоем не потому, что так необходимо, а потому, что так хочется. Он забыл о машине, своих обещаниях и том, что бросил курить.
Бросил курить ее.
Деймон подошел к Елене сзади, коснулся ее плеч, прижал девушку к себе. Та закрыла глаза, но сопротивляться не стала. Не стала и оборачиваться. Она закрыла глаза, прижалась к нему, не задавая лишних вопросов, не думая о том, что уподобляется отцу. Может быть, она действительно плохая, отвратительная и низкая, но он принял ее такой, какая она есть, не стал исправлять ее, не стал ремонтировать, а позволил самой плясать под мелодию армянского дудука, тоскливо зазывающего в тишине и внемлющего чему-то или кому-то. На какие-то пару секунд все снова вышло из-под контроля. Елена ощутила это, а еще — боль в горле (последствия — Деймона? — близости на снегу). Она медленно развернулась к нему, медленно подняла глаза и уставилась на него мертвым уставшим взглядом. Проблема заключалась не в том, что она была измучена, а в том, что он знал, как ее вылечить. Он мог ее спасти, как его спасла Викки.
— Ты спас ее ребенка, — произнесла она тихо. — Женщины такого не забывают. Она теперь целый мир принесет тебе на ладонях.
— Я знаю. И я люблю ее.
Елена хотела не столько того, чтобы ее любили, сколько того, чтобы ее приняли. Приняли такую, какая она есть — страстную, дикую, стервозную, упрямую, низкую, эгоистическую, нежную, ручную, хрупкую, жертвенную, истерзанную и разрушенную. И Деймон принимал. Не собирал по осколкам, но принимал ее — со сколами, с трещинами и подделками.
— Ты спросила меня в машине о девушке в катакомбах… Ее зовут Джоанна. Мы встречались пять лет. Пять лет мы были вместе, и этого достаточно, чтобы потерять от человека голову. С Викки мы знакомы пару месяцев. Этого вполне хватает, чтобы навсегда засесть в памяти друг друга, ты ведь меня в этом понимаешь…
Он обнимал ее за плечи. Не крепко, не сильно, не так, как он это делал. Елена, скрестив руки на груди, смотрела на него, ожидая дальнейших его выводов. Раньше они перебивали друг друга и спорили. Раньше ненавидели и презирали, а теперь слушали друг друга с самозабвением, придавая ценность каждой секунде.
Честно, это еще хуже.
— Они дали мне то, в чем я нуждался, и я дал им то, что было необходимо. Мы выполнили своего рода миссию. Джоанна подарила мне страсть. Целый водоворот чувств… Подарила мне мой образ жизни, разрешила мне быть собой… Поэтому я полюбил ее.
— Подъехал мой автобус, — произнесла она равнодушно, скидывая его руки. Девушка развернулась, но Сальваторе схватил ее снова, снова прижал к себе. Ее, со сколами, с трещинами и подделками он привлек к себе, возвращая былой вкус их отношений. Стальная хватка, желание удержать, тактильная близость, взгляд глаза в глаза — все вернулось на круги своя.