Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Ее уволили, — сказал он, когда Бонни замерла в проходе. Она стояла спиной к Клаусу, она не могла снова смотреть на него. Бонни не устала, ей просто надоело. — Она не сможет устроиться на работу в этом штате. Завтра утром выйдет опровержение утренней информации. Я знаю, что это не утихомирит бунт твоего окружения, но на следующий день запланирована еще одна сенсация — и ты забудешься.
Девушка медленно обернулась. Клаус поднялся, задвинул стул и взял початые, но не допитые бутылки пива. Он поставил их в раковину, он даже не взглянул на Беннет. Та знала его жизненную позицию — отдавать долги и не забывать обид.
— Ты ее неплохо отмудохала, — произнес он, мельком взгляну на Бонни и оперевшись о кухонный гарнитур. Девушка медленно подошла к Майклсону, встала напротив него. Он ее будто не замечал.
— У меня были хорошие учителя.
Клаус взглянул на нее, поморщился, потом произнес:
— Ты только до банальностей не опускайся.
Бонни улыбнулась. Она хотела обнять его, поцеловать или просто что-то сказать ему, но пришла к выводу, что это обернется новой близостью, а становиться любовниками они не планировали. Вернее, им бы понравилось, но они не хотели губить их садистски-трепетные отношения и терять последнее, что у них было.
— Спасибо, — произнесла она. Может, это слово не такое уж и душераздирающее и пронзительное, но искреннее. Это слово — правда. Может, единственная, которую они себе сегодня позволили.
— Оставайся тут сегодня. Я все равно уеду, так что у тебя не будет стеснений и поводов убежать…
— Это лишнее, — уверенно и упрямо заявила она, хотя тут же подумала о том, что этот вариант ей нравится больше, чем холодный вечер, ведущий в никуда. Бонни осознала и другое — она страстно хочет полюбить, и при этом — взаимно, чтобы до потери сознания до покалываний на кончиках пальцев. Ей ведь всего девятнадцать, и такие простые мечты — обычные вещи. По крайней мере, это естественные желания на фоне стремлений совершить революцию сознания и установить матриархат.
— Завтра будет лишним, сегодня еще нормальное. В холодильнике — еда, в спальне — полотенца и одежда. Есть и женская. Телевиденье, интернет и стереосистема. Соседи не жалуются.
Ей действительно не стоило появляться на глаза всем свои знакомым в ближайшие сутки. Бонни кивнула, решив принять его предложение. О том, что ей делать она подумает завтра. Она подумает завтра о том, как ей снова выжить и научиться смотреть людям в глаза, не боясь при этом прошлого и стараясь не стыдиться его. Сегодня он решила сделать самые банальные вещи — уставиться в телек, выпить пива и провести вечер впустую. В ее возрасте это тоже вполне естественно.
— Можно последний вопрос? — ну да, она в конец охренела и стала позволять себе слишком многое с ним. Ну да, она и так по уши в дерьме и терять последнего соратника сродни сумасбродству. Ну да, это же Бонни Беннет, и плевала она на последствия. В каком-то смысле ей тоже важен результат. — Ты ведь знаешь, кто это сделал, да? — произнесла он. Клаус снова улыбнулся. Еще утром он видел сломанную, избитую, бунтующую суку, а теперь перед ним стояла прежняя Бонни, не имеющая на руках ни козырей, ни оружия, но готовая драться до последней капли крови, даже если перед ней целый взвод.
— Знаешь, как говорится? Не задавай вопросов — не услышишь лжи.
Бонни кивнула, опустила взгляд и отошла к окну. Конечно, Клаус знал, — узнал — кто заладил всю эту байду с публикацией. Он смог обеспечить Энди херовую жизнь, неужели он не узнает, кто обеспечил херовую жизнь его старой знакомой туберкулезной Бонни? Он не стал говорить не потому, что заботился о Бонни (он просто платил по счетам, и тут нет романтики) — он не стал говорить потому, что на сегодня хватит. Хватит неожиданных новостей.
— Спасибо, — произнесла она, из последних слов превозмогая дикое желание броситься ему на шею. Она не влюбилась, нет. Ее просто приласкали, ей понравилось, и ей захотелось еще. Банальный азарт, и никакой тут романтики.
— Спокойной ночи, — ответил он и направился к выходу. Он мог бы задержаться еще на пару секунд, в конце концов, Бонни заслуживала правду. Но с них обоих хватит. По крайней мере, на сегодня.
2.
Елена учуяла терпкий аромат чая «Ахмад». Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось, и она просто предалась дерьмовым воспоминаниям. Она уже давно не думала о своей семье и о том, что все безвозвратно потеряно. У нее кружилась голова от водоворота событий, и тоска по отцу, матери и семье вообще как-то отошла на второй план. Не сказать, чтобы Елена была в этом плане бесчувственной и сухой. Просто ее захлестнули новые эмоции, ее увлекли новые люди, и она пустилась в ритм танца, для нее совершенного нового.
Отец заваривал чай. Заваривал так, как всегда умел. Крепкий черный чай без сахара с долькой лимона — этот аромат Мальвина помнила с детства. Такой терпкий, такой родной аромат. Это был запах ее семьи. Елена помнила вечера, проведенные с отцом на кухне. Она говорила с ним о космосе, об истории, политике, музыке и кино. Он пил чай, иногда они пили вдвоем. И это было настолько сакрально, настолько осмысленно и чувственно, что подобного, Елена знала, больше не повторится. Над чашкой Грейсона поднимался пар, потому что Грейсон всегда пил горячий чай, никогда не разбавляя его водой. Он говорил, что это усиливает вкус.
А потом произошло что-то отвратительное, и Елена перестала называть своего отца папой, перейдя на более официальную и ни к чему не обязывающую форму. Она не собиралась называть его папой и сейчас, потому что между ними огромная пропасть и разделяющие их недопонимание и время.
Он поставил чашку перед ней, сел рядом. Устало дергал ногой, и сердце от этой привычки чуть защемило. Девушка смотрела на человека, который когда-то причинил ей жгучую боль, а теперь не вызывал никаких чувств. Разве что просто едва уловимую ностальгию и горьковатое сожаление.
— Как поездка? — спросил он. Елена попросила его прикрыть перед Дженной, сказав, что тем самым сможет снова вернуть его доверие. Она его использовала, они оба это понимали.
— Мы решили вернуться раньше, — она обхватила чашку руками, оперевшись о спинку стула. Чай был горячим и вкусным, пробуждающим и одновременно усыпляющим. Девушка сделала несколько глотков. — В общем, это неважно.
— Он — твой парень?
Елена быстро посмотрела на отца. Перед ней сидел все тот же Грейсон, с его пронзительным режущим взглядом и глупыми привычками. Вот он — первый мужчина, которого Мальваина полюбила, в котором она ошиблась. Вот он, первый мужчина, разбивший ей сердце. Ее первая подростковая драма, первая безответная любовь, первое предательство. Вот она — причина всех ее неудач и всех ее падений.