Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Все так, как мне говорили, — сквозь зубы процедила Беннет. — Ты, и правда, ублюдок.
Клаус в своем белом костюме выглядел так аристократично на фоне грязных стоков, обшарпанных улиц и гнилых деревьев, как бы олицетворяя собой чистоту и непорочность. Беннет все еще держали за волосы, потом охранник отшвырнул девушку. Беннет уперлась в стену и нашла в себе силы устоять на ногах.
— Малышка Бонни Беннет, я все о тебе знаю, — с улыбкой пропел Клаус, подходя ближе и засовывая руки в карманы. — Поговорим немного о такой маленькой флешечке, которую ты мне подбросила, а?
—
Улыбка исчезла с губ Майклсона. Быстрыми шагами приблизившись к девушке, он схватил ее за горло и впечатал в стену. Бонни ощущала, как пальцы этого ублюдка впиваются в ее шею, как становится больно, как дышать становится труднее и труднее…
Потом яркая вспышка: бритва, отец, боль, ненависть. Потом еще одна яркая вспышка: следователь, говорящий, что у девушки половое созревание, и она все надумала. И последняя финальная вспышка: «Новые дети свободы». Беннет не сдастся хотя бы просто потому, что не позволит себя победить, не позволит мужчинам в очередной раз уничтожить ее жизнь.
Такого больше не повторится.
— Я не заявил копам о твоей выходке. Ты должна мне!
Бонни молчала, сверлила взглядом противника, преисполняясь лютой ненавистью и неконтролируемой яростью. Если бы сейчас Беннет вручили пистолет — она бы не стала задумываться о последствиях — спустила бы курок, посмотрела бы, как вышибает мозги этому ублюдку, как кровавое месиво украсит собой серый асфальт и сделает эту сумасшедшую осень еще более насыщенной!
Клаус приблизился к уху девушки и прошептал, как убийца шепчет молитву в исступлении:
— Ты не представляешь, на что я способен! Я знаю, что ты всего лишь игрушка в чьих-то руках, и мне, если честно, плевать на тебя. Назови имя и можешь не оглядываться в темных переулках.
Бонни усмехнулась и с такой же непритворной злобой прошептала в ответ:
— Ты думаешь, ты первый мужчина, который унижает или избивает меня?
— Может, не первый. Но я первый, кто в эту самую минуту может убить тебя… Медленно.
— Так давай же, — хриплым и уверенным голосом произнесла девушка. Клаус отстранился, заглянул в глаза этой чокнутой, готовой распрощаться с собственной жизнью ради каких-то иллюзорных идей. — Убей меня — мне больше нечего терять! Убей! Вы, мужики, только тогда чувствуете себя людьми, когда унижаете и избиваете. Что ж, покажи свое достоинство — убей меня!
Клаус сжал горло девушки, Бонни замолчала.
Но не испугалась. Неизвестно, что действовало на нее — алкоголь или обида на отца, — но это было что-то настолько сильное и мощное, что способно было стереть страх перед смертью. Может быть, в глубине души Бонни и не хотела умирать, но сейчас она не заглядывала в глубины своих воспоминаний, страхов и страстей. Сейчас она уверенно глядела на врага, который мог пырнуть ее ножом. Сейчас она могла умереть как последняя шавка: в подворотне ненужной и всеми забытой. Сейчас она могла превратиться в воспоминания…
Клаус отпустил девушку и отошел на шаг, засовывая руки в карманы. Потом он усмехнулся, потом — расхохотался. Его рваный и злодейский хохот порождал сумасшедшую тревогу, вселял ужас и заставлял молчать, тупо пялясь на объект своей ненависти. Бонни была обескуражена и избита. Она теряла силы…
Она теряла себя.
— Какой же я дурак! Как же я сразу не догадался, а? Моя сестрица и мне то же самое говорила, когда я лишал ее родительских прав.
Бонни крепче сжала зубы и выше подняла подбородок. Она была уверенна в своем решении.
Можно ли погибнуть за идею? Можно ли, забыв себя, стать пустотой лишь для того, чтобы доказать чью-то теорему? В современной жизни слова ничего не значат и стоят дешево. Однако когда ты отдаешь свою жизнь в обмен на исполнение безумной идеи — считай, что отдал душу дьяволу… Безвозмездно.
— Ты же просто марионетка в ее руках, малышка Бонни! — сказал Клаус, глупо улыбаясь. — Что она тебе наговорила? Про независимость женщин? Про то, что я отобрал у нее ее сына?
Бонни сжала кулаки. Дышала она часто и тяжело. Кровь, боль, агония, ощущение ближайшей смерти — все это создавало чокнутый микс. Беннет задыхалась от недостатка кислорода и изобилия ядовитого газа в воздухе…
От осознания собственной беспомощности.
«Давай же, подружка, погибни в очередной раз! Ты так давно этого хотела. Сейчас только руку протяни — и вот, долгожданная свобода! Погибнешь героиней… серых луж. Только вот Клаус тебя убивать не станет. Знаешь, почему? Руки марать не охота. Это сделает сама Ребекка, когда узнает, что ты сдала ее с потрохами! Конечно, можешь успокаивать себя, мол: «Клаус сам догадался», но мы обе знаем, что Майклсон увидит этот странный блеск в твоих глазах. Она поймет, что ты не только предала ее, но еще и солгала».
— А она рассказала, почему я лишил ее сына? Рассказала, как сидела на психотропных средствах и пропадала сутками, а? В нашей семье особой святостью никто особо не славится, но моя сестрица просто превзошла всех по декадентству!
Бонни не верила. Она отрицала. Отрицала слова Клауса, но точно знала, что Майклсону не зачем врать. Он не из тех, кто выгораживает себя и прикидывается святым ради достижения своих целей…
Он ублюдок, а те никогда не скрывают яда своей сущности.
Клаус достал очередную сигару и закурил. Запах сигаретного дыма свел Беннет с ума, и сейчас она думала, что перед своей жалкой гибелью была бы рада затянуться… Майклсон сканировал девушку взглядом несколько секунд, а потом твердо сказал:
— Вы сами знаете, что делать, парни.
Сказал так, словно отдал команду озлобленному псу напасть на добычу. И, развернувшись, медленно направилась по улице.
Бонни смело посмотрела на ублюдков, которые как коршуны нависли над нею. Их было четверо, и что бы они сейчас не сделали — будет больно. Будет больно так, что захочешь отказаться от Небес ради прекращения этого безумия.
4.
Она вошла в клуб на полусогнутых ногах, держась за живот и во все горло вопя имя Локвуда. Музыка безжалостным цербером разрывала слова в клочья. Бонни ощущала сумасшедшую головную боль, приступ тошноты стал таким сильным, что Беннет показалось еще секунду — и она потеряет сознание. Мулатка прижалась к холодной стене, закрывая глаза и медленно скатываясь вниз.