Обвал
Шрифт:
Море плескалось под окнами… Живое, теплое, быстро меняющее свою окраску, оно ласкало его мягким синим взором, окутывало спокойствием и тишиной, как-то само собой война забывалась. Не было адской машины, страшной, многорукой, бросающей огромные пригоршни пуль и мин, снарядов и бомб, не было тех снежных наметов, под которыми лежали скрюченные, замерзшие солдаты и офицеры армии Паулюса, не слышались стоны умирающих от холода и ран, а было только это море, обильно политое жаркими лучами солнца, и воздух, хмельной, как брага, вздохнешь раз-другой — и впору прыгать, скакать, искать развлечений. И он искал их. С шумной компанией выздоравливающих офицеров он бродил по Ялте, от дома к дому, горланя песенки… Майор Нагель отзывался в Кенигсберг, к самому обер-фюреру провинции Боме, и он, этот тихоня с виду, старался побольше повезти с собой дорогих сувениров. Перед носом захлопывались двери домов, опускались жалюзи окон, и они, офицеры, шли дальше, на ходу пили вино, состязались, кто больше выпьет.
Вечером возвращались в госпиталь. Море таинственно плескалось, и никто не думал о том, что оно, это великолепие жизни, может быть страшным и грозным, как удар молнии.
Именно таким, страшным и грозным, представилось море Паулю Зибелю, когда остались позади горные пастбища и рота заняла оборону на высоте, неподалеку от Бахчисарая. Здесь проходила единственная дорога на Севастополь. Зибель понимал, что русские нанесут очередной удар именно в этом направлении, и мысль о том, что позади море, рождала чувство обреченности и страха…
Зибель вызвал к себе лейтенанта Лемке — Отто командовал первым взводом, который занимал оборону возле дороги, и по замыслу Зибеля должен был первым принять на себя удар.
— Отто, как там у тебя, спокойно? — спросил Зибель, ставя на стол флягу с вином.
Лемке отчеканил, как на строевом смотре:
— Мины расставлены, окопы отрыты!
— Пей! — сказал Зибель, подавая наполненный стаканчик. — Что говорят солдаты о море?
— Генерал Енеке создал в Крыму крепость! Фюрер сказал: обязанность крепостных войск обороняться! — выпалил Лемке.
— А все же?.. Разговоры о море идут?
— Русские нашу крепость не возьмут, господин обер-лейтенант… Турция сволочь!
Отец Лемке, доктор Ганс Лемке, писал сыну на фронт, что Турция в конце концов выступит против России. Лемке очень хотелось, чтобы именно сейчас турки ударили по Красной Армии в Крыму и этим бы облегчили положение армии генерала Енеке. Он вновь выругался:
— Турция сволочь! Придет время, мы ее научим, как служить фюреру. Мой отец пишет: турки выжидают. Выжидают! — повторил Лемке, сжимая кулаки. — Мой отец просто болван! Разве можно разводить дипломатию, когда грохочут пушки? Критерий один: стоишь в стороне — значит, против нас… Нет, турок надо проучить, хватит миндальничать…
— А что поделаешь? Не начинать же войну с Турцией?! — рассудил Зибель.
Лемке еще больше вознегодовал:
— С кем? С турками?! Какая там война! Разве они способны воевать?! Да стоит фюреру топнуть ногой, крикнуть, и сразу поднимут лапки кверху. Так и произойдет. Мы их заставим помогать нам, и не только паршивыми сигаретами, но и дивизиями. Умники нашлись — выжидают. Сволочи! — крикнул Лемке. — Нейтралисты, — значит, красные, значит, на стороне Советов… Таких надо вешать! — Лемке весь затрясся. — Наши доты неуязвимы. В общем, мы здесь, в Крыму, под железными колпаками.
Пауль подал ему рюмку:
— Выпей еще, коль мы неуязвимы.
Они выпили по две рюмки подряд. Лемке все же вздохнул:
— Море… Да, оно близко, там, за Сапун-горой… Я застрелил одного подлеца, который болтал об эвакуации. А сегодня слышал опять те же разговорчики: потонем, русская авиация даст жару. Это страшно…
— Молчать! — одернул его Пауль и, схватив сумку, выскочил из блиндажа.
Было сыро и пахло морем. Зибель закурил, съежился, словно прячась от кого-то. Над ним висело крымское небо, черное и низкое, и казалось, что небо медленно опускается, вот-вот коснется головы, придавит… Пауль присел на корточки, увидел Лемке: он торопился в свой взвод. Потом он растворился в темноте, будто пропал под водой, даже брызги почудились Паулю, и он невольно закрыл лицо руками:
— Черт возьми, куда идем, куда катимся?! Видно, в пропасть…
Лемке проспал в своем окопе до утра. С ним находился его денщик, высокий рыжий Вилли, известный во взводе тем, что был однофамильцем фельдмаршала Роммеля. Вилли разложил перед Лемке завтрак. Лемке захохотал:
— Обер-лейтенант Зибель вчера спрашивал меня о море… Ха-ха-ха!.. Море! Ты, Вилли, боишься моря?
Денщик нахохлился: да, он боялся моря, боялся, потому что знал, видел его, когда отступали с Кубани через Керченский пролив под огнем русских. От берегов Тамани отчалило двенадцать суденышек, а к керченскому берегу пришло одно. И когда начали высаживаться, русский снаряд разворотил корму. Вилли прыгнул в воду и, едва выбрался на землю, оглянулся: серая туча пилоток и фуражек плыла по воде, мерно покачиваясь и изгибаясь. У Вилли потемнело в глазах. Кто-то от страха закричал: «Они утонули! Они на дне!»
Этот крик и по сей день стоит у него в ушах. Что же он ответит господину лейтенанту?
Вилли глухо отозвался:
— Море?
— Да! — крикнул Лемке. Он понял, что этот парень, слесарь из Мюнхена, боится, и неимоверная злость на денщика больно уколола Лемке. — Сволочь! Ты перестал думать о фюрере! Трус!
Он долго и крикливо отчитывал Вилли. Поостыв немного, приказал денщику взять ручной пулемет и следовать за ним. Привел Вилли в воронку:
— Вот и сиди здесь. И если что — расстреляю, понял?
В каком-то исступлении он посадил еще несколько солдат в воронки, Потом возвратился в свой окоп. Выпил пол-фляги водки, съел завтрак. Красными глазами уставился в телефонный аппарат, вскочил, позвонил командиру роты, доложил ему, как он поступил с денщиком. «В одиночку солдаты дерутся злее», — подчеркнул Лемке. Зибель грубо ответил:
— Твоя метода приведет к тому, что Вилли при появлении противника убежит. Ты подумал об этом?
Лемке не подумал об этом. Но то, что он сделал, считал единственно правильным. И все же весь день он тревожился за Вилли. Несколько раз подходил к воронке и показывал денщику пистолет:
— Видишь? Убью!
Когда наступили сумерки, он каждые десять минут выглядывал из своего окопа, всматривался в темноту, громко выкрикивал:
— Сидишь?
— Да, да! — слышал он голос то Вилли, то других солдат-одиночек, выпивал глоток водки, усмехался: «Зибель дурак. И турки дураки. Выжидают… Ах, сволочи! Научим, как выжидать».
И снова выглядывал из окопа:
— Сидишь?!
— Да, да, — неслось из окопов.
Возвращаясь ползком в свой окоп, Лемке вдруг почувствовал, что сбился с пути, местность не та, по которой он только что перемещался, проверяя своих солдат. Он долго думал, куда забрел и стоит ли по этому поводу поднимать шум. Вскоре неподалеку, за бугорком, полыхнул снаряд, осветил часть ската и нескольких — двоих или троих — лежащих на нем солдат. «Наверное, наши», — подумал Лемке и, осмелев, подполз к бугру. Сначала окликнул, но никто не отозвался. Подполз ближе, осветил фонариком — двое оказались убитыми, а третий, в маскхалате, жив, простонал: «Пить». Русский. Лемке тут же отполз.