Обязан жить. Волчья ямаПовести
Шрифт:
— Здравия желаю, мадам, — весело прокричал он. — Найдите уголовное дело «Блондина»… Попытка ограбления ювелира. И быстро к господину полковнику. Целую в щечки!
— Веселый вы человек, — осмелев, сказал Андрей.
— А ты, милейший, не промах, — ухмыльнулся поручик и бросил на него быстрый взгляд.
— Ишь ты, — пробормотал Андрей и пошел впереди него, затравленно озираясь по сторонам.
Перед высокой дверью Фиолетов остановил Андрея:
— Подожди меня здесь.
Полковник молча посмотрел на поручика. Тот стоял, по-домашнему просто облокотившись
«…Не так много работает, — недовольно подумал полковник, — больше пьет. Гвардейским офицерам не место в контрразведке. Избалованы и ленивы. И чересчур много претензий. Как и различных желаний… Он неудачник или элементарный прохвост. Его друзья — все блестящие офицеры…»
— Вас видели в некиих кабаках, — с чуть слышимой брезгливостью в голосе проговорил полковник. — Ваш вид не внушал уважения. Жалованье поручика не обильно…
— Простите, — вставил Фиолетов и улыбнулся, показывая сияющие белым кафелем зубы. — Именно отсутствие хороших доходов и является причиной столь частого посещения кабаков.
— Загадочно говорите.
— Альфред Георгиевич, — Фиолетов засмеялся, как напроказивший мальчишка, смущенно потупил голову. — Мне нечего тратить. Весь в долгах. А это развращает. Как и мужская дружба.
— Вот этого уж не понимаю, — передернул плечами полковник.
— Платит самый преданный и отзывчивый, — хохотнул Фиолетов и развел руками. — А Русь такими богата.
— В неслужебное время вы вольны располагать собой как вам на душу ляжет, — перебил полковник, — но я пренебрегаю теми, кто теряет облик человеческий.
— Я знаю об этом, Альфред Георгиевич, — тихо сказал Фиолетов. — Мы русские офицеры.
— Вот и прекрасно, — хмыкнул полковник. — Хотя одна треть крови у вас иноземного происхождения.
— Италия — страна певцов и рыцарей, — с оживлением ответил Фиолетов и, приоткрыв дверь, поманил согнутым пальцем Андрея.
— Почему сразу ко мне? — поморщился полковник. — Имейте жалость, поручик, пощадите. Кто он?
— Альфред Георгиевич, я подумал, что можно использовать по делу Лещинского, — многозначительно сказал Фиолетов. — Это вор… Уголовник. Пришел с повинной. Хочет, чтобы мы забыли его прошлые прегрешения. Сидел у большевиков. Спасся, когда ушла охрана.
— Мы не благотворительная организация, — сухо ответил полковник.
— Совершенно точно изволили сказать, — подхватил Фиолетов. — Он и сам так думает. В залог своей будущей деятельности принес адрес коммуниста. И, конечно, как всегда, чекиста!
Полковник медленно поднял глаза на Андрея. До этого он его словно не замечал. Сейчас, откидываясь на спинку кресла и по-монашески складывая кисти рук на животе, полковник безразличным взглядом скользнул по стоящему перед ним человеку, и в стариковских выцветших глазах не мелькнуло ничего — они оставались холодными, с замутненными блеклыми зрачками. Розовые от бессонницы веки несколько раз сомкнулись, как бы сделав ряд мгновенных фотоснимков, и костлявое лицо снова опустилось к зеленому сукну стола. Полковник зашелестел какими-то бумагами.
Андрей почувствовал, что легкая испарина проступила на лбу, а ноги стали тяжелыми. Он переступил, в тишине кабинета скрипнули ботинки, полковник скривился, точно от зубной боли.
«…Вот он какой! Крупная фигура, но нервы… Не надо было меня сразу к нему… Я для него слишком мелок, ничтожество… Не повезло, попал к этому поручику-недотепе… Наверно бьет арестованных и нюхает кокаин…»
— Ты уверен? — вдруг тихо спросил полковник.
— Видел собственными глазами! — закричал Андрей. — Он!! Ей-богу, он! Провалиться мне на этом месте, он!!
— Голубчик, не ори, — медленно проговорил полковник. — Мы занятые люди… Если твои сведения не подтвердятся…
В дверь постучали, вошла красивая женщина в длинном шелковом платье.
— Альфред Георгиевич, — пропела она приятным голосом, — пожалуйста, из канцелярии дело банды Корня.
Полковник вопросительно посмотрел на поручика. Тот развел руками:
— Это я распорядился… Может быть, Альфред Георгиевич, пожелаете взглянуть?
— Хорошо, оставьте. Благодарю.
Женщина положила папку на стол и направилась к двери, гордо неся на голове громадный стог великолепных волос.
— Оставьте этого типа у нас, — буркнул полковник, разглядывая обложку папки. — Возьмите машину и конвой. Если адрес правилен, то арестуйте того… так называемого чекиста.
— Господин полковник, — с беспокойством начал было Андрей, но тот раздраженно перебил:
— Иди!
В коридоре Фиолетов расправил китель под ремнем и раздосадовано заговорил:
— Зря я тебя сразу к полковнику… Ну, потом пеняй на себя, господин вор! А пока посидишь в камере.
Поручик сдал Андрея дежурному, тот не очень тщательно обыскал его и повел по ступеням вниз.
Сколько прошло времени — час, два? Трудно это определить в полутемном помещении. Сюда не доносилось ни звука, а свет шел из небольшого окна, забранного ржавой решеткой.
Подвал был сырым. Из кирпичных стен торчали хищно изогнутые крючья. Смердящая лужа тянулась из угла, в котором лежало опрокинутое ведро.
Андрей опустился у стены на корточки, поднял воротник пиджака.
«Что-то будет? Справится ли с делом тот, насмешливо-веселый парень с револьвером в кармане? Здоров детинушка, силы недюжинной… Главное, чтобы он спасся, успел убежать… Если попадется контрразведке в руки, то… Неопытный парень… Все может провалиться… Молодой, видно, из заводских. Лишь бы деникинцы увидели следы жилья, и хотя бы раздался из окна один выстрел из револьвера… Потом пусть бежит… Здесь холодно, словно в погребе… Поверит ли полковник? Наверное, нет… На его глупость надеяться не приходится…»
В камере не тишина, а молчаливое эхо. Оно сторожит каждое движение и зло отзывается на любой шорох. Там, в том доме на Екатерининской, тишина была точно расслабляющий наркоз — с запахами мятой полыни и сухой штукатурки… Как прекрасно видеть небо, слушать свое бьющееся сердце, трогать кончиками пальцев наморщенный лоб. Осязать себя с ног до головы всего — чувствовать свою мягкую кожу, по которой пробежал муравей, ощущать движение легких волосков на ветром обдуваемой руке… Чертовски холодно… Каменная яма с крючьями на стенах… Зачем крючья? Время перестало существовать… Сколько прошло — час, два?..