Обязательно завтра
Шрифт:
Амелин не смотрит на меня – он наклонился и роется еще в одном ящике, что-то хочет еще показать.
А я взволнован. Есть получше фотографии, есть похуже, но все пробиты ромбиками – так гасятся выигравшие и оплаченные лотерейные билеты и облигации.
Амелин продолжает искать что-то, и я проглядываю фотографии еще раз. Одна останавливает мое внимание особенно – девчонка лет восемнадцати, во весь рост, в раскованной и довольно-таки грациозной позе, веселая, очень милая. Тело светится, как мраморная скульптура, оно прекрасно. Сердце мое сжимается… И эта девушка тоже «погашена» ромбиком… А вот еще одна, уж совсем любопытная: снимок снизу, крупным планом – поначалу я даже толком не понял, что именно изображено, а когда понял, кровь бросилась в лицо, я почувствовал, что неудержимо, стыдно краснею. Перевернул – на обороте текст: «Пасылаю тебе фотку моей новой девушки, ее завут Таня, ей шеснацать лет», именно так, с ошибками. Лица Тани вообще не видно, но зато очень хорошо видно другое…
Пришел домой поздно, чувствуя себя переполненным, ошеломленным, отчасти подавленным информацией. Большую пачку документов дал мне с собой Амелин.
Началось… Что-то будет дальше? Спал неспокойно. И в хаосе сновидений «фотка Тани» оживала чаще других…
На следующий день снова ездил к Амелину. Наметили приблизительный план действий.
Но тут наступила среда. 27-е марта. И – Лора.
4
…Когда выскочил из метро, прибежал домой, позвонил, и она неожиданно легко согласилась на встречу, тотчас почувствовал облегчение. Оставалось совсем немного времени до выхода. И это хорошо…
Я не рассчитал, приехал раньше. Было холодно, промозглый влажный ветер. В ожидании ходил неприкаянный, зашел погреться в соседний магазин, потом в телефонную будку. Зачем-то даже машинально снял трубку, сделав вид, что кому-то звоню… И тут же сквозь стеклянную дверь будки увидел ее.
Она тоже увидела меня – сквозь стекло будки – и подошла. Меня поразило выражение ее лица. Оно было безрадостным, равнодушным! В чем дело? Может быть, ей не понравилось, что в ожидании я кому-то звоню? Не такой ожидал я увидеть ее…
Поздоровалась она как-то небрежно, и как-то машинально мы прошли несколько шагов.
– Куда ты так решительно направилась? – спросил я, не скрывая досады.
Дул неприятный холодный ветер, лежал мокрый снег, было уныло и серо вокруг.
– Так это ты меня ведешь, – тоже с досадой ответила она и спросила невесело:
– Что будем делать?
Я растерялся, промямлил что-то нечленораздельное, потом сказал:
– Может быть, пойдем ко мне, то есть к нам? Антона нет…
– Что мы будем делать? – настойчиво спросила она, теперь с каким-то вызовом даже.
Я совсем растерялся.
– Не знаю, – ответил уж совсем по-дурацки и, спохватившись, добавил еще глупее и тоже с вызовом: – Может, в кино пойдем?
О, Господи, причем тут кино! И возникло вдруг совершенно нелепое, дикое желание как-то оскорбить, может быть, даже унизить ее. Почему она так равнодушна? Зла даже! Какого черта! За что?
Она никак не среагировала на «кино» – поняла, может быть? – и я поспешно добавил:
– Хочешь, в кафе пойдем?
Рестораны, кафе я не любил в принципе. Дорого, выпендреж, тем более, что всегда лучше прийти ко мне… Сам не знаю, почему сказал тогда про кафе, но даже буква «ф» выговорилась шепеляво – от ненависти…
А она, против моего ожидания, оживилась вдруг:
– А не рано в кафе? – спросила по-доброму.
– Рано, – поспешно согласился я, ощутив внезапно дикую, смертельную грусть.
– Ну тогда пойдем пока к вам, а потом куда-нибудь двинем, – сказала она как бы даже и деловито.
А у меня чуть слезы не выступили. Все, все мне не нравилось просто категорически. Что происходит, господи…
И мы пошли «к нам». Утомительно садились в автобус… У меня возникло стойкое чувство, что ей непривычно ездить в автобусе, хотя как же иначе она ездит на работу и с работы домой? Не только же на такси – денег не напасешься…
Все-таки попытался взять такси сначала, но не подвернулось, и она сказала «не надо». Тогда и сели в автобус.
Было много народу, давка – конец рабочего дня, – проехали только две остановки вместо трех, вышли, пошли пешком. В автобусе на нее смотрели, слишком уж она выделялась – красивая, яркая, – ей было неприятно, и она еле сдерживалась. У нее дорогая, модная шубка с капюшоном, и вообще она очень эффектна. Неестественно выглядела среди толпы. Неуместно, пожалуй, выглядел и я рядом с ней – в заштопанном дешевом плаще. Не знал просто, куда деваться…
Ветер дул нам в лица, когда шли, было совсем пасмурно, нависли низкие тучи, вот-вот пойдет дождь. Замерзли оба, но она сказала, что редко бывает на улице, и прогуляться ей полезно. Говорили мало, но я и не чувствовал необходимости говорить. Все рушилось непоправимо, уже разрушилось, казалось мне. Я прямо-таки коченел в горечи.
Вошли во двор, она, оживившись вдруг, начала рассказывать, как в среду, когда все пятеро ехали сюда, взяли такси, две машины, и на второй машине, куда они сели вдвоем с Костей, не знали, куда ехать, потому что первая скрылась. Но Лора почувствовала и угадала, и они приехали куда нужно.
«Почувствовала и угадала» – так и сказала теперь.
Поднялись по лестнице, вошли в квартиру, она поздоровалась с одной соседкой в передней у раковины и с другой в коридоре… Вошли в комнату, я тотчас запер дверь. Сняли пальто. Она была в той же красной шерстяной кофте и темной тесной юбке. Как тогда. Только сережки – я заметил – другие: длинные, прозрачные стеклянные капли. Как большие застывшие слезы, подумал почему-то.
Что делать? Мучительно я соображал. Не знал, как быть, что правильно! Со мной творилось непонятное что-то… Почему – не понимал.
Включили радиолу, поставили музыку. Она закурила – «сегодня на работе день был такой, что не успела и покурить…» Смотрели журнал, польский «Фильм», раз десять подряд перелистывали, дурачась, пытались разобрать, что там по-польски написано. Потом строили пирамидки из спичек… Дурдом.
Я все еще был в трансе, но и она, как ни странно, была взволнована.
– Ну, куда пойдем? – спросил я зачем-то.
– Никуда не хочется, – сказала она. – Давай отдыхать.
– Зря не зашли в магазин по дороге, – спохватился я. – У меня дома ничего нет…