Обычная история Гиганта, всех нас и меня
Шрифт:
Гигант тяжело дышал. Он не отпускал мою руку. За пару минут сидения вот так, мне показалось, что мы срослись кожей.
Мое сердце странно забилось. Я переживал за него, за его мать... Но что-то было новое и неясное в этом биении.
— Заходите. — Наконец вышел доктор.
Илья медленно поднялся, разжимая наши пальцы. По моей ладони пробежал холодок после того, как мою руку отпустили. Он медленно вошел в палату, придерживая жалкий халат на своих плечах.
—
Я помотал головой.
— Это сын, а я... Я ее друг.
Доктор дернулся в сторону палаты, но я его остановил:
— Если есть, что на ее счет, скажите мне. Ему — не надо.
Доктор посмотрел на дверь, потом на мои пальцы, вцепившиеся в его халат:
— Ничего сказать пока не можем. Состояние тяжелое.
Я хотел знать от него правду.
— Готовьтесь к худшему.
Его лицо было таким же, как и у большинства работников здесь. Он пожал плечами и пошел в другую палату. В своей голове я строил всевозможные исходы этой ситуации.
Яна была тем, кем должна быть девушка, которая любит другого парня, но общается с тобой. Она была другом. Хорошим, верным, надежным. Из детства я помню только весну, шелест деревьев, яркое майское солнце в полдень, когда мы шли домой. Ее отец привез из командировки огромный Зенит, на который она фотографировала все, что ей попадалось под руку.
— Эй, Вадим, щелкнешь?
Мы шли мимо стареньких домиков и цветущих деревьев. Солнечные лучи пробирались через листья вишни, падали на тропинку маленькими желтыми точками.
В моих руках оказался этот здоровяк. Худенькая Яна в белых гольфах, советской форме, с вплетенными в русые волосы черными лентами, стояла у раскидистой вишни. Я посмотрел на это дерево и подумал, что было бы здорово, если я посажу ее на верхушку и сфотографирую.
Так у нее появилась эта фотография. А еще парочка ссадин, когда она в спешке слазила с вишни.
В пятнадцать лет я думал, что мы вырастем, будем дружить семьями, работать и строить счастливое будущее. А в итоге в тридцать пять я сижу возле умирающей женщины.
Нам кажется, что в жизни будет так или иначе. Но всегда получается то, что мы меньше всего ждем.
— Она не похожа на себя, — сказал Илья. Я наклонился к ней, и ее глаза медленно повернулись ко мне. Она попыталась что-то сказать, но вышло невнятное нечто.
Меня затрясло.
От ее длинных косичек с черными лентами остались лишь растрепанные короткие волосы, мешки под глазами и лицо, изрезанное морщинами, болью, стрессом и потерей.
Я осмотрел палату, отмечая еще парочку пациентов в похожем состоянии. За окном было светло, несмотря на дожди. Я подошел к жалюзи, дергая за веревочку и переворачивая их, чтобы свет окончательно проник в палату. Окна третьего этажа выходили на площадку.
Медсестра расставляла тарелки с едой рядом с больными.
— Я никогда не видел смерть, — серьезно сказал Гигант, гладя большой ладонью лицо матери. Яна попыталась улыбнуться, но у нее это вышло криво. Лицо, кажется, было частично парализовано.
В начальной школе, когда мы отдыхали в пионерском лагере, мальчишки из старшей группы притащили птенцов, украденных из гнезда воробьев. Как они пояснили, гнездо было свито в трубе, которую рабочие на днях должны убрать. Весь день мы просидели с ними, ожидая, что мать прилетит и накормит их. Но в силу своего возраста нам было неясно, что она испугалась нас, поэтому была вдали, кружила в воздухе, но ближе не подлетала. Оставить мы их тоже не могли, так как боялись, что их утащит местная кошка. К вечеру кто-то из них поел крошки от столовского хлеба. Остались только мы с Яной. Птенцы прекратили пищать, сложили головы, уткнулись друг в друга и, кажется, заснули.
Наутро вожатая пояснила нам, что они не дышат. Так мы впервые увидели смерть.
Илья смотрел на тарелку, в которой осталась еда.
— Ей надо поспать, — сообщила медсестра. — Идите домой.
— Можно здесь остаться? — Гигант сменился в лице. Я впервые увидел испуг, сравнимый с настоящей паникой.
— Моя смена заканчивается, просите у новой сиделки.
Мне было ясно, что нужно сделать, чтобы нам разрешили здесь пробыть хотя бы сутки. Достав из кармана пиджака бумажник, я проверил наличие кредитки.
— Пошли, спустимся к банкомату. — Я дернул ворот его пиджака.
— Я с мамой останусь, — снова холодный тон.
Мне нужно было как-то вывести его отсюда. Попробовать занять другими мыслями и никак не нагнетать плохое. Я видел его насквозь. Вся чернота, похожая на деготь, капала на его голову откуда-то сверху. И в этой же светлой голове она откладывалась.
— Она все равно будет спать. Дай Яне отдохнуть. — Несмотря на мои слова, Гигант не собирался подниматься. Я отпустил его ворот. — Пойдем, ты мне нужен.
Стоя у банкомата, Гигант продолжал не понимать, зачем снимаю деньги. В левый карман брюк я запихнул деньги для сиделки, в правый — на первые нужды. Собственно, эти нужды возникли прямо сейчас.
— И две порции картошки. — Гигант завозился. Люди в больничной столовой пристально смотрели на нас. Раздражали больше работнички, чем пациенты. — Ты кофе или чай будешь?
Илья достал из кармана по несколько раз зашитый кошелек. Он был старым. Настолько старым, что черная кожа слоями отходила от него.