Обычное, доброе, последнее утро

Бунто Мария Павловна

***

– Привет, милая.

– Привет.

– Ты напряжена.

– Ты заметила.

– Люблю чувствовать тебя.

– Это так славно, когда наступает момент, приближающий людей к безмолвию, – Нила закурила прямо в комнате, выбросив руку в окно, дабы частично пресечь попадание никотина в квартиру. – Это как бы гармония двух душ. Но это опасное состояние, – Нила потерла виски, голова раскалывалась и анальгетики уже давно не спасали от боли. – Такое единение сродни растворению.

– Не согласна с тобой, – женский голос был более низким, с чувственной хрипотцой, в которой угадывались настойчивость и нежность. – Раньше мы угадывали друг друга. Повезет- не повезет, в точку или мимо. А сейчас... Мы знаем, без гаданий и промахов, что происходит между нами. Разве это плохо? Это всего лишь иной уровень отношений. И знаешь ли… – женщина приятно

рассмеялась, – я не собираюсь ни в ком растворяться! Иначе потеряю себя! А мне это ни к чему.

Нила выбросила ловким движением окурок в пропасть ночного пространства.

– Это радует, – поежившись, Нила закрыла окно и натянула рукава банного халата до самых костяшек изящных рук. – Потерять себя – самое страшное, что может произойти с человеком, – она грациозно поджала ноги и уселась в отдутое, комфортное кресло. – Так интересно, – задумчиво прозвучала она, – ты спасаешь людей. В основном у тебя это получается. А я их спасти не могу. Но знаешь… – Нила тряхнула плечами и облокотила подбородок на исполосованное белыми шрамами запястье, – мне намного проще. Вот спускаюсь я каждый день вниз. И мне не страшно от того, что я причиню кому-то боль. Самое плохое, что могло произойти, уже свершилось с теми, кто ждет меня. Да нет же! – Нила весело протестовала самой себе, – они даже и не ждут меня! Они просто лежат. Лежат, лежат и ждут своей беззвучной очереди. Зачем-то, для чего-то и так нелепо, – Нила помолчала и продолжила, – наша система такая странная. И порочная. Уродливая и коррумпированная. А самое главное – неудобная. Вот, страшно неудобная. Ума не приложу, зачем складировать трупы? Зачем их изучать? Как будто от этого что-то изменится? Чудеса, да и только, – Нила хмыкнула и приняла в руки бокал шампанского, в котором игриво суетились пузырьки, отчаянно пробираясь вверх. – Отчетов никто не читает, ставят лишь галочки, мол, да, вскрытие доказало смерть. Смешно! – Нила в несколько глотков опустошила бокал и поставила на пол, не желая продолжать опьянение. – У меня будет просьба.

– Говори.

– Если со мной случится летальное происшествие, – Нила засмеялась и два женских голоса слегка растрясли глубокую ночную тишину, – умоляю тебя, милая Фрая, не позволяй никому ломать мою грудную клетку и срывать кожу с лица. Ничего нового там не обнаружат. А некрасивой я останусь навсегда, – на секунду повисло обоюдное молчание, – я серьезно. Вот представь. Жила я такая, красивая и умная, а потом – бац! Какой-нибудь полудурок, типа Птолемея, возьмет и разберет меня на части. И подумает он: «Фууу, такая красивая, а так воняет», – Фрая рассмеялась, – ты не смейся, я же серьезные вещи объясняю! – настаивала Нила, подавляя улыбку, – ты же с сонными работаешь, а я все. С теми, кому можно вытаскивать мягкие мозговые оболочки и рассматривать, словно калейдоскоп, их прозрачность, мутность, кровенаполнение, экссудат и все прочее желатинообразное нечто, что когда-то выдавало глупости, шутки и мудрость. Понимаешь? – Нила улыбалась. Она взяла женщину за руку и притянула к себе, – слушай меня очень внимательно. Если ты любишь меня взаправду, охраняй меня, пожалуйста. Оставь мое тело таким, какое оно было, что бы не случилось при переходе туда, – Нила подняла палец вверх и прищелкнула языком, – и еще очень важное, – женщина заговорила шепотом, почти у самого уха союзницы, чувствуя скулами и лобной частью приятное щекотание от темных прямых волос, которые благоухали чем-то свежим и определенно фруктовым, – если я впаду в терминальное состояние… не вытаскивай меня из того запределья, в котором я буду. Просто отпусти. А еще лучше – помоги.

– Идиотка. Я не собираюсь тебя убивать, – грубо отозвалась Фрая, всплеснув руками.

– Дурочка! – парировала Нила, – я не прошу тебя меня убивать! – она снова взяла в свои руки загорелые, крепкие руки подруги, – ну, поговори со мной там. Направь, что ли. Выведи, короче, меня к свету. Договорились? – Нила серьезно посмотрела в глаза кареглазой женщины, – пожалуйста. Ты будешь моим... – Нила мечтательно вскинула голову, – …Доктором Сон, – и улыбнулась, целуя мягкие губы.

***

– Зачем вам ехать в такую рань? – Фрая вышла на кухню, кутаясь пледом и щуря одолеваемые сном глаза.

– Я хочу выехать утром. Как можно раньше. Потому что не люблю дорог. А еще ты сама прекрасно знаешь, что водитель из меня так себе, – Нила была уже собрана, чемодан стоял у двери в прихожей, а по кухне разносился аромат свежего какао. – Когда я с тобой, мне спокойно, – Нила обняла Фраю и

небрежно потрепала по голове, – но сегодня особая поездка. Даже не знаю, за кого я переживаю больше всего: за маму или собаку? – обе рассмеялись усталыми и сонными голосами. – Не переживай! Я буду аккуратна. Именно поэтому раннее утро – лучше всего! Меньше всяких уродов на дороге и мама, надеюсь, будет еще сонная и уволит меня от своей болтовни, – Нила допила какао и положила руки на плечи все еще сонной женщины, – ей Богу! Порой я вообще не понимаю, о чем она говорит. А главное – говорит она много. Я бы сказала, без умолку! И откуда только берутся темы? Точнее нет, темы отсутствуют напрочь! Но поток слов. О! – Нила закатила глаза, улыбаясь так светло, словно маленькая девочка, рассказывающая о своей маме, как о загадочном животном, – и так всю жизнь, ты представляешь? Чудеса, – женщина поцеловала подругу в точеные скулы и отпустила, – все, мне пора. Будь умницей. А то приеду, и выпорю, как следует!

Женщины попрощались. Нила спустилась к машине, а Фрая, стоя на просторном балконе, с грустью провожала подругу, всматриваясь в возлюбленный силуэт сверху вниз, удивляясь каждый раз тому, насколько разной бывает ее спутница. И Фрае стало грустно. Она что-то почувствовала, но это было таким бледным и мимолетным, что женщине не удалось проанализировать, тревога ли то была или простая влюбленность, не желающая расставаться. Фрая постояла еще немного на свежем воздухе, любуясь серым, темным небом в дрожащем ожидании рассвета и вернулась в постель, мысленно пожелав счастливого пути той, которую, скорее всего, любила.

Доброе утро

Я вернусь в доброе утро, с которого все началось.

Шелестел ветер. Безусловно, шелестела не сама естественная смесь газов, а листья, подгоняемые потоками. А также кривые газеты и деформированные пластиковые отходы активной жизнедеятельности человечества. Все разносилось по пространству и вновь встречалось в едином хороводе осеннего дня.

Шел непонятный год. Года имеют свойство быть непонятными и неопределенными, а еще они торжественно маршируют по улицам, наступая на асфальтированные души, звонко отбивая сапогами свое триумфальное шествие времени, которого всегда кому-то не хватает. В каждом году, какой бы не выбрал человек, есть что-то непонятное. Смутные времена – абстрактное объяснение именно этого непонятного, чему никак не дать объяснений. Не бывает прозрачных годов, всегда присутствуют вопросы, претензии, загадки, тайны и заговоры. Поэтому в шелестящем воздухе носился гимн непонятного года.

Где-то в больнице, наверное, в больнице, скорее всего в больнице, родился ребенок. Не исключено, что он орал, как это успешно делают все новорожденные, сотрясая пространство, с самых первых минут заявляя Вселенной о своем прибытии на Землю. Но, смею предположить, что именно этот ребенок не кричал. Такое бывает. Редко, но в акушерской практике известны случаи молчаливого пришествия. Поэтому в больнице было тихо, там просто свершилось очередное рождение.

Тишина, повисшая в пыльном воздухе, настороженно вибрировала так же беззвучно, как молчание новой жизни. И вот смотрит Вселенная в глаза новорожденного, а младенец, смотрит на Вселенную. Они молчат, изучая друг друга. Словно враги, оценивая силы и возможности своего противника. И думает Вселенная, что же ты успеешь натворить в моем королевстве? А младенец, в чьих глазах еще носятся миллиарды сияющих и умирающих планет, думает о том, что же Вселенная собирается сотворить с ним? Так они и решили. Молча, бессловесно заключили обоюдный контракт на жизнь.

***

Оранжевое платье навсегда сменилось черным. Вселенная осклабила зубы. Конечно, они не были гнилыми, да и вообще у Вселенной нет зубов. Однако периодические укусы, производимые якобы из самого сознания Нового Человека, были посланы и беззвучно нашептаны Вселенной. Насколько известно, человек сам себе не причиняет умышленную боль, если взять среднестатистическую оценку адекватности личности, исключая тяжелые психические отклонения. А учитывая, что Новый Человек был вполне здоров, изначально объективных причин для будущего истязания себя и окружающей его среды не было. Что наталкивает на мысль о том, что многие действия были навязаны Вселенной. Конечно, это весьма удобно обвинять во всем Вездесущее, однако, пребывание на планете Земля сопровождается сплоченным тандемом человека и Вселенной в их неразрывной близости по отношению друг к другу.