Обыкновенная прогулка
Шрифт:
Люди шли по разным делам, совсем не задумываясь о своем месте во Вселенной. Не размышляя о причинах подозрительного молчания инопланетных цивилизаций. Хотя иногда в застольных разговорах всплывали вдруг обиды на инопланетян, не балующих нас своим вниманием.
Да, космос молчит. Ну а мы сами? Сами-то мы приложили усилия, чтобы нарушить статус кво? Можно ли считать настоящим стремлением к поиску братьев и сестер по разуму наше послание, направленное с «Пионером-10» сквозь космические пространства подобно тому, как Робинзон бросает в океан бутылку с запиской, не зная кто, где и главное когда ее обнаружит? И обнаружит ли вообще. Можем ли мы рассчитывать на успех, всего лишь однажды заявив о своем существовании посредством радиоволн, направив соответствующую информацию к
Мы ждем встречи с более мудрыми, но что если нет во Вселенной никого мудрее нас, и это другие ждут не дождутся весточки, ждут нас, чтобы перенять наши знания, ждут и уповают на нас, с надеждой глядя в звездное небо?..
Да, мы никак не можем найти следов Высшего Разума. Но, с другой стороны, может быть, наша Вселенная не более чем изящная безделушка на письменном столе какого-нибудь зазвездного гиганта, безделушка, сработанная им в часы досуга, субботним вечером. Кто знает?.. Мы бьемся над загадками мироздания, мы пытаемся разгадать природу вспышек Сверхновых, мы стараемся втиснуть в рамки придуманной нами гипотезы черных дыр какой-нибудь объект LМС в Большом Магеллановом Облаке, мы грезим единой теорией поля, а зазвездный гигант показывает наш дом, нашу матушку-Вселенную гостям, осторожно держа ее на ладони и весьма гордясь своей поделкой. Возможно даже...
– Грустишь, земляк? Плюнь, дальше еще хуже будет. Опыты, том первый, мысль сто сорок девятая. И не самая новая.
Похмельная Личность села, не дожидаясь приглашения, бережно поставила перед собой стакан с «Изабеллой», положила рядом закусочную конфету, сняла шапку и пристроила на коленях. В пальто ей, видимо, было удобней, чем без. Судя по отрешенно-блаженному виду ПЛ, три Эдгаровых рубля уже давно были пущены в оборот.
– Чьи опыты?
– Опыты горькой жизни, – отрешенно ответила ПЛ. – Моей жизни. Таков наш удел – искать и не находить, стремиться и не достигать. Это из первого десятка. То, что я понял еще тыщи две с половиной, а то и все три литров назад. Счастье – призрак и мы принимаем за счастье то, с чем давно примирились. Тоже из первых... – ПЛ отрешенно крутила стакан и все более впадала в меланхолию. – Всю жизнь надеешься на будущее, а оно, обманчиво далекое, незаметно превращается в настоящее и – не успеешь и удержать, приостановить, вглядеться – оборачивается далеким уже прошлым, и чем дальше, тем труднее обманывать себя бодренькими мыслями о том, что, мол, все еще впереди...
ПЛ хлебнула «Изабеллу», отведала конфету, страдальчески мотнула головой и пригорюнилась. Говорила она медленно, с запинками, то ли вспоминая, то ли под действием поглощенных напитков, и очень серьезно.
– Так и умирают все прекрасные мечты наивной юности, умирают, чтобы никогда не возродиться, потому что возрождаться могла только птица Феникс, но ведь жила она лишь в сказках... Том второй. И вообще все наши дороги кончаются тупиками. Поэтому когда его спросили, зачем он жил, он ответил, что жил, потому что жили все. Такой, мол, обычай – жить. Там пошептались и спросили, стоило ли жить? Он ответил, что, по его мнению, не стоило... Там переглянулись и вынесли приговор: вернуть его и заставить в наказание прожить еще одну жизнь...
Слегка опьяневший небритый человек лет тридцати в сером пальто грустно и туманно посмотрел на Эдгара, вздохнул и тихо добавил:
– Он вздохнул и пошел жить. Том четвертый, мысль предпоследняя.
– А последняя? – Эдгар подался к серому человеку, с каким-то напряженным, болезненным, мучительным вниманием вглядываясь в его рано увядшее лицо.
– Жить, когда тяжело – жить вдвойне. Думаешь, я всегда таким был? Господи!.. Помню, лет десять назад... Осенью, в темном небе – падающие звезды. Красиво... А теперь и звезды не те, земляк. Скажешь, это звезды падают? Ошибаешься, земляк. Помойные ведра с орбитальных станций выбрасывают. Абсолютно достоверно, сам читал. Так вот и живешь, как в слоеном пироге. Слой – работа, слой – мысли твои, думы твои, фантазии... Слой – воспоминания. Грустно, земляк... Да, а про
– Может, не надо? – осторожно спросил Эдгар.
– Надо, – расслабленно ответил Серый Человек. – Долги нужно отдавать. Даже если взял в долг целую жизнь... А впрочем, как хочешь, земляк. Может, ты и прав. Но знай – за мной не пропадет. Все равно всегда одно и то же – думаешь, терзаешь мозги свои, воплощаешь... А потом оказывается, что редкостная все это чушь, сумбур и штампы, да еще и выражено до тебя, только гораздо лучше. А ты не в силах передать даже сотой доли того, что хотел. Не можешь, хоть и пытаешься. Бледненько все выходит. Перечитаешь – и плакать хочется – до чего же убого! Такие вот дела, земляк. Мучаешься, мучаешься – и в итоге получаешь то, что получаешь... Обидно!
Эдгар молчал. Серый Человек, задумчиво покачиваясь, смотрел в одну точку на поверхности стола и, судя по всему, все больше погружался в невеселые думы, замыкаясь, захлопываясь и уподобляясь черной дыре, в недрах которой, спрессованные гигантским давлением, перемешались пласты обиды и непонятости, отчуждения и горечи, униженного самолюбия и непомерного эгоизма, устремленности только на интересы собственного «я» и полного непонимания и даже более того – нежелания понимать р е а л ь н о с т и, внешнего мира со всеми сложностями и необходимостями его многочисленных отношений...
– В холодах зимы умираем мы... Забываемся, – бормотал, покачиваясь, Серый Человек, бормотал д л я с е б я, а не для Эдгара. – Но приходит май в наш унылый край... Возрождаемся... Зимний лед круша расцветет душа – и опять живем... После долгих слов бьют фонтаны слов... И опять поем... Песни в даль летят, в синеве парят, кружат хоровод... А потом опять будем засыпать – так из года в год...
Серый Человек замолчал, закрыл глаза, поставил локти на покачнувшийся столик и уперся лбом в сплетенные кисти. Шумно вздохнул.
– Но в какой-то час, роковой для нас, после злой зимы – хоть придет весна... Никогда от сна не проснемся мы... Прошуршит в ночи ветер вечности... И подхватит нас... Навсегда – зима и пусть кружит май – не откроем глаз... И думаешь... Думаешь... Вот исчезнешь ты, а кто о тебе вспомнит? Кто вспомнит?..
Серый Человек поднял голову и посмотрел на Эдгара туманным взглядом. Правый глаз его был почти полностью закрыт опустившимся отяжелевшим веком.
– Кто вспомнит, а? Никто не вспомнит. Потому что друзей у тебя не было никогда... И не нужен ты был никому. И неинтересен никому. Так-то, земляк. И не терзай себя своими Необходимыми Вещами. Не ищи. Бесполезно, я-то знаю. Ищешь, ищешь их где-то за горизонтом, за морями, да горами... А они вон, перед тобой. – Серый Человек потряс стаканом. – Стакан и содержимое. Можно и без стакана... Даже удобней. Вот тебе и все твои вещи... Добавим, земляк?
Эдгар отрицательно качнул головой и Серый Человек допил «Изабеллу», тяжело поднялся и пошел к стойке за добавкой.
Эдгар тоже поднялся, надел куртку и покинул столовую.
На стене вестибюля висело большое пыльное зеркало. Эдгар поправил шарф, попытался разглядеть в зеркале свое лицо, посмотрел налево, посмотрел направо – свидетелей не было – и торопливо шагнул в зазеркальные пространства.
Вместе с Отражением они вышли из столовой-ресторана и остановились на высоком крыльце. Слева от них находился фонтан, справа – скверик с производственными показателями ведущих предприятий города, прямо – неширокая улица. По улице шли люди. Все казалось тусклым, как и положено в пыльном зеркале, хотя зазеркальные пространства освещало не солнце, а самый яркий небесный объект, именуемый довольно сухо квазаром S550014+81. Квазар старался вовсю, но все равно безнадежно проигрывал в борьбе с пыльностью зеркала. Нелегко ему было бороться оттуда, с расстояния в добрый десяток миллиардов световых лет. Квазар изнемогал.