Обыкновенный принц

Эфф Юлия

А потом внезапно удача изменила семье Хирама. В один день. Сразу и бесповоротно.

Лучи Алатуса не помогали матери. Она хоть и старалась не подавать виду, но всё чаще лежала, надсадно кашляя и прося Уну принести воды. Отец с последней поездки добыл чуть ли не целый мешок лекарственной травы. Мать делала вид, что пьёт вонючий отвар, и вечером говорила мужу, будто чувствует облегчение, но Уна по секрету Дардену сказала: от травы мать уже тошнит, и еда лезет назад, поэтому она потихоньку выливает отвар за угол дома, когда отец не видит.

Когда лето закончилось и осенняя сырость всё чаще стала гулять по полу, мать умерла. Тихо, во сне. Крепко спящих под шум дождя детей разбудили отцовские рыдания. Никто

не мог поверить в случившееся. Кажется, даже животные почувствовали: у хозяев беда. И блеяли испуганно.

Похоронили мать недалеко от дома, рядом с могилой отцовских родителей, в смурый осенний день, и грязь жидкими шлепками падала в могилу, закрывая мать, завёрнутую в чистую холстину, от детей.

Отец с того времени сдал. Забыл и про себя, и про детей. Пришлось Дардену кормить скотину, доить козу и корову, дававших немного, но ценного и сытного молока; топить печь и думать за троих о хлебе насущном. Уна тоже повзрослела, когда поняла, насколько тяжело брату. Порой Дарден специально уходил подальше от дома и выл, рыдал, жалуясь Алатусу на судьбу. А когда слёзы иссякали, сжимал зубы и со свежим остервенением брался за работу и учил Уну полезным вещам.

Однажды, после месяца горевания, отец, пряча стыдливо глаза, сказал, что пора отвезти последнюю часть дани и заодно узнать новости о Тео. Не взял коня, забрал корову, говоря, что им троим и козы хватит, к корове привязал двух овец-переярок, которых ещё летом хотел оставить. И ушёл. Не было его несколько дней. Дарден с Уной уже сами собирались идти в Аалам искать отца, но от этого решения удерживала забота о животных и подросшем жеребёнке.

Отец появился сам на себя не похожий — с опухшим телом, синим, будто его избивали, лицом. Положил на стол узелок с какой-то сладкой мелочью, вроде кусков сахара да чёрствых пряников, и ушёл к могиле жены, где до утра допивал кислую брагу (принесённую из города) и плакал, отмахиваясь от уговоров детей пойти в дом, поужинать и лечь спать.

Но кончилось его пойло, и Хирам словно проснулся. Жаловался Дардену, мол, после пары глотков ему становилось легче. Сын выслушивал и повторял, как заклинание, что ему и Уне нужен отец, им тоже тяжело. Постепенно Хирам начал приходить в себя, а когда утром проснулся и увидел хлопочущую возле печи дочь, замешивающую тесто, прослезился и окончательно взял себя в руки. Дарден, поняв, что отец «вернулся» по-настоящему, выдохнул с облегчением. Но и это дешёвое счастье длилось недолго.

Два или три спокойных зимних месяца. Уютные вечера втроём. Уна увлеклась вышивкой, благо что ниток осталось много. Дарден с отцом починили сани и зачастили в лес — на охоту за зайцами или кем покрупнее, если повезёт, и попутно дровами, которые необходимо было заготавливать непрерывно. Жеребёнка по прозвищу Милый брали с собой — прогуляться, дать вываляться в снегу и просто приучали к будущей тяжёлой работе, уже доверяя везти хотя бы связку хвороста.

В свой последний день он счастливо бежал за санями, и его косички, на которые так весело было глядеть из-за вплетённых Уной покрашенных жгутов, подпрыгивали вместе с ним. И, казалось, что даже старому коню в компании Милого легче тащить хозяев. Лошади перефыркивались, разговаривая по-своему. Дарден обратил внимание отца на это, и они начали смеяться. За весельем не заметили, как со стороны Аалама в небе появились знакомые драконы — мать с всадником на спине и молодой дракон.

Лишь когда засвистело рядом, Дарден закричал, вскочил и воздел палку, чтобы отпугнуть ею опасную тварь… Милый завизжал по-детстки, когда его шею перехватила драконья пасть — и ублюдок взмыл вверх, унося с собой не просто жеребёнка — чью-то надежду и радость.

Уна по матери так не плакала, как о Милом. А Дарден крепился, но не находил слов утешения и только проклинал драконов. Отец обещал весной купить Уне маленького

жеребёнка, но даже Дарден понимал, что денег на него взять неоткуда, если только не вернётся Тео… Знали бы они, что и это не самое сильное горе…

Через три недели ликторы забрали Уну и почти всех животных: барана, двух овец, четырёх ягнят, козу.

*****

Тот день врезался в память, как никакой другой после смерти матери. Дарден сновал из домика во двор и обратно — носил к очагу поленья, воду, из печи — золу, с полатей мешки со слежавшейся соломой, служившие периной для семьи бедняка. На улице ярко сиял глаз Алатуса и уже веяло приближающимися тёплыми днями, а значит, временем пахоты. Оставалось дождаться, когда растает последний снег, верхний слой земли подсохнет, чтобы не прилипал к плугу, — и можно выходить на поле. Ждал своего часа мешочек с семенами.

Где пахота, там и надежда: животные нуждались в зелени, потом в подлеске начнутся первые ягоды, грибы… Кто знает, может, и Тео вернётся к тому времени на побывку, пусть даже недолгую.

Да, весна дарила надежду, и оттого горше было случившееся.

Уна еле слышно постукивала по пружинистому земляному полу сабами, на прошлой неделе вырезанными отцом из липовой чурки. Сестра заметно подросла за этот год. Сшитый некогда матерью длинный сарафан из некогда яркого и уже выцветшего атласа теперь доходил девчонке до щиколоток и пока ещё был впору. Отец обещал: поедет с первой годовой частью дани в город, там продаст заячьи шкурки и накупит ткани да красок, чтобы расцветить шерстяную пряжу. Дарден с Уной уже пробовали в котелке покрасить небольшой моток, и получилось у детей неплохо, отец похвалил их, а Уна даже связала Дардену гетры. Хотела бы и носочки, но, увы, не успела мать научить…

Помня о том, каким чудом сестра выздоровела год назад, Дарден запретил ей выходить на улицу, пока пронзительный ветер не сменится на милостивый. Но иногда, когда наступало затишье, они втроём садились на завалинку возле дома, грелись под лучами Глаза древнего бога и мечтали. Ягнята за зиму подросли, все выжили. И единственной потерей был Милый, после него стали ещё осторожнее. Дарден соглашался с отцом — вспашут поле, засеют, отвезут дань — и можно будет уйти в лесную хижину на прикормку скота. Там и трава сочнее у реки, и вода рядом, и драконы в лесу не опускаются. А Тео, если вернётся, догадается, где надо искать родных.

Потом, как всегда, начнутся дожди и семена пойдут в рост, только тогда Хирам будет наведываться на поле, а дети, ставшие самостоятельными, вполне себе справятся в лесу, благо что стена шиповника послужит им и скоту защитой от диких зверей, а единственный проход можно будет завалить ветками… Так сидели они, прижавшись друг к другу и мечтали, стараясь не думать о плохом.

И в тот чёрный день ничего не предвещало страданий. Лишь когда на дороге показалась резвая ликторская повозка, в груди Дардена ёкнуло. Последний раз проклятые сборщики здесь были года два назад — заблудились, искали Густава-безродного, жившего в нескольких милях отсюда. Тогда гости всё обстоятельно рассмотрели, но ничего не взяли, кроме кувшина воды: с дороги замучила жажда. Уехали, и родители вознесли молитву Алатусу, чтобы у Густава нашлось, чем заплатить дань. Слава Алатусу, ликторы больше не возвращались, а значит, получили своё.

Дарден бросил деревянную бадейку возле колодца, не успев её наполнить, и метнулся в домик:

— Отец, ликторы!

Хирам, вырезавший за столом из чурки очередные сабы, побольше, для Дардена, вздрогнул. Взгляд его заметался по единственной комнате и детям:

— Молчите, ничего не говорите.

Уна испуганно подняла руки с прилипшим, ещё не готовым тестом, над квашней и приготовилась прятаться, но Хирам постарался ей ободряюще улыбнуться:

— Всё хорошо, дочка. Делай вид, что тебя ничего не интересует.