Обзор истории русского права
Шрифт:
Общинное землевладение существует (как известно) не на землях, лично принадлежащих великим князьям (и нисколько не связано с таким характером этих земель), а на землях черных; по установившемуся (и совершенно правильному) мнению, черные земли отличаются от частных имуществ великого князя и так называемых дворцовых. На первых крестьяне (владельцы этих земель) управлялись государственными органами – волостелями и наместниками; напротив, население дворцовых вотчин управлялось посельскими и приказчиками; первые платили дань, вторые – оброк (частновладельческую ренту); хотя впоследствии, особенно со времени отмены наместничьего кормления, термин «оброк» начал распространяться и на денежные платежи черносошных крестьян, но указанные различия дожили до конца Московского государства, когда дворцовые имущества слились с черными; впрочем, то же различие явилось потом вновь под именем государственных (казенных) земель и удельных. В духовных грамотах князей XIV в. князья очень ясно различают свои села, приобретенные частными способами, от волостей, на которые простираются их права суда и дани. Волости, конечно, были населены крестьянами.
Поэтому нет никаких оснований предполагать, что возникновение общинного землевладения связано с какими-либо новыми правами власти московских великих князей, и противополагать древности домосковские московским; это было бы понятно с точки зрения Кавелина и его последователей, а не с точки зрения проф. Сергеевича.
Существуют ли, однако, государственные имущества в древнейший период, в особенности там, где верховная власть принадлежала не князьям, а вечу? В. И. Сергеевич весьма убедительно доказывает, что государственные имущества в точном смысле существуют с самого начала государственной жизни как в княжествах, так и в республиках – Новгородской и Псковской. Мы прибавим, что эти имущества в каждой земле были весьма обширны; это были не только дворцы и пр., но и целые волости: например, в Галицкой земле Коломые и другие волости, которые отдаваемы были местным боярам в управление и в пользование «оружникам» (см. выше с. 86).
Оставалось только идти дальше и признать, что и на новгородской территории ничто не могло препятствовать образованию общинного землевладения на государственных землях [206] . А это и есть подлинная и несомненная среда образования общинного землевладения. На государственных землях, т. е. таких, на которые не простиралось частное право ни князей, ни бояр, именно и могло легко возникнуть представление населявших их крестьян о принадлежности земли им и их общинам и никому другому, кроме отвлеченного права государства, столь же далекого от реальных основ, как право Божие на всю землю. Только здесь и могла возникнуть формула, часто потом повторявшаяся: «… то земля Божия, да государева, а наше владение».
206
Темное известие об аграрных беспорядках во Пскове в 1485 г. никак не может быть истолковано в смысле попытки бояр ввести барщину: речь шла тогда о том, «како смердам из веков вечных князю дань даяти и Пскову и всякии работы урочнии». Посадники, бояре и житьи люди стоят за смердов и желают исполнить волю великого князя; черные же люди – члены Псковского веча идут против. Считаем несомненным, что дело идет о крестьянах, живших на государственных землях (см. текст нашей книги с. 52 и прим.).
Проф. Сергеевич не объясняет нам, чьи владельческие права лежали на государственных землях и как они распределялись. Положим, в княжествах частное право на них принадлежало князьям, но в республиках? Полагаем, что во всех русских землях древнейшего периода одинаково право это принадлежало государству, а не князю как частному лицу. Князья правящие естественно распоряжались этими землями, ибо им принадлежала верховная власть точно так, как и в Москве (см. в тексте нашей книги о пожаловании князем пустойничьей горы – Печерскому монастырю). Часть земель могла лежать впусте, не состоять ни в чьем частном владении, но право государства на всю территорию вывело весьма рано на свет принцип, что это земля Божья да государева. Когда кто-либо освобождал своего холопа, то говорил, что он отныне вольный государев человек. Это не значит, что вольноотпущенный человек становится частным холопом государя. Если в так называемом Судебнике царя Феодора Иоанновича говорится, что за пределами частных земель и лесов начинается лес царский, то это значит, что этот лес никому в частности не принадлежит. Но государственными были не одни пустые (ничьи) земли: были целые волости необояренные как в Москве, так и до Москвы; кто-нибудь жил на них, кто-нибудь обрабатывал их. Возможно предположить, что на этих землях велась экономическая эксплуатация князьями преимущественно рабским трудом; но целые большие волости заселены были несомненно крестьянами, которые, как крестьяне государственные, именовались смердами князя: так, посол князя Черниговского (около 1070 г.) в Ростовской области допытывался, чьи люди производили мятеж по поводу голода, и выражается так: «Чьи это смерды»? И узнает, что это смерды князя. Мы знаем также, что крестьяне владели землей от своего имени: так, на Долобском съезде, когда обсуждался вопрос о походе на половцев, противники Мономаха говорили, что нельзя отрывать смердов от пашни, а сторонники возражали, что половчик может явиться на землю смерда и разорить ее.
Мы не имеем данных утверждать, что владение таких крестьян было общинное, но точно так же ни мы и никто другой не имеет оснований говорить, что оно было частное своеземческое. Знаем только, что государственные подати располагались не на отдельные хозяйства, а на погосты (см. Уставн. гр. Смоленскую и Новгородскую), а по теории Чичерина и В. И. Сергеевича, отсюда главным образом и возникло общинное землевладение.
Единственным сильным аргументом В. И. Сергеевича о позднем образовании общинного землевладения
Точно так же не можем согласиться и с тем положением В. И. Сергеевича, что внедрение частных вотчин в средину волостей есть простая передача собственником (великим князем) земли от одного владельца (крестьян) другому (служилому человеку), и что при этом не только тотчас же разрушаются права общин, но и сами крестьяне становятся крепостными (?) нового владельца. Устойчивость вековечных прав волости была такова, что общинная связь долго не разрушалась даже и тогда, когда все земли волости поступили в частное владение. Разберем для примера следующий документ 1555 г.: судил суд Устюжский писец по жалобе крестьян Алмешской волости – 18 деревень (было несколько представителей, в том числе старосты, от имени всех крестьян волости) на Митю Фомина Нефедьева, который, по словам крестьян, у всей волости отнял поскотинные земли и к своей земле пригородил. На суде истцы-крестьяне так определяли свои права на защищаемую землю: «Крепостей, господине, у нас на тое землю нет никаких, а та, господине, земля изстари нашие поскотины Алмешское восимнадцати деревень», и сослались на старожильцев, которым судьей был предложен вопрос: «Скажите Божью правду, по цареву и великого князя крестному целованью: чья то земля изстари, на которой стоим»? Старожильцы отвечали: «Та, господине, земля, на которой стоишь, изстари поскотинная Алмешских осминадцати деревень княжеских, и монастырских, и церковных». По-видимому, не подлежит сомнению, что спорные земли крестьяне считают собственностью волости, т. е. общины 18 деревень, что так же смотрит на дело ответчик, и в этом же смысле решает дело судья. Но вдруг оказывается, что все деревни этой волости-общины суть деревни частновладельческие, принадлежат князьям, монастырям и церквям («Акт., отн. до юр. быта», № 52, VI). Почему же земля признается на суде не собственностью этих князей и церковных учреждений, а крестьянской общины? Почему не собственники, а владельцы-крестьяне ведут иск? Единственный ответ на это таков: волость, разобранная вся частными владельцами, тем не менее сохраняет свою цельность, и крестьяне продолжают жить и хозяйничать так же, как и тогда, когда волость была черной. Новые владельцы заменяют собой государство, получая с крестьян то, что прежде крестьяне платили в казну. Перехожие бродячие элементы составляли лишь исключение; между коренным населением волости нашлись старожильцы, которые помнят за 40 лет («помним, господине, все четыре за сорок лет»); разумеется нашлось бы, и кроме их, немало помнящих за 30, 25 и т. д. лет. А потому мысль о том, что права всякого свободного крестьянина определялись порядными грамотами с владельцем, есть заблуждение. Главное население волости состояло из вековечных владельцев-крестьян, продолжавших признавать землю своей.
Те же явления общинных порядков могут продолжаться и среди одного частного владения, как это, например, было в обширных владениях Соловецкого монастыря. Факты, приведенные в нашей книге о сделках по приобретению имуществ целой общиной частновладельческих крестьян вместе с владельцами, в этом отношении весьма поучительны (см. еще Акт., отн. до юр. быта, 80, 1, акт 1600 г. – тяжебное дело о пустоши между Совьюженной волостью, которая принадлежала Годунову, и крестьянами сельца Одноушевского, принадлежащего патриарху Иову).
Думаем, что этим объясняется то обстоятельство, что В. И. Сергеевич не нашел в писцовых новгородских книгах следов общинного землевладения: за ширмами владельческих прав бояр и бояришек скрывались древние общинные порядки волостей и погостов, тотчас же выявившиеся наружу, как скоро сместили этих бояр и бояришек. Иначе образование общинного землевладения составляет решительную загадку, несмотря ни на какие попытки к объяснению его конфискацией частных имуществ; отдельные крестьяне, получавшие землю на оброк, продолжали бы владеть ею на частном праве.
Сводя все сказанное, находим, что возникновение общинного землевладения отнюдь нельзя объяснить какими-либо явлениями, вновь возникшими в Московском государстве, например, конфискацией частных имуществ великими князьями, нельзя относить его ни к концу XV, ни даже к концу XIV в.; московская самодержавная власть, которая усиленно раздавала государственные земли служилым лицам, разрушала, а не создавала прежние общинные права волостей, – хотя устойчивость этих древних прав не сразу поддавалась такому разрушению. Наконец, естественная связь явлений заставляет признать, что общинные права волостей, которые мы наблюдаем в XIV–XVII вв., необходимо должны быть отнесены к древнейшим временам, хотя письменных свидетельств о том мы не имеем ни pro, ни contra. Отсутствие указаний на общинные порядки в новгородских писцовых книгах должно подлежать другому изъяснению, и во всяком случае не может служить доказательством отсутствия самого этого предмета на всем пространстве Руси домосковской.
Не будем останавливаться на другом положении проф. Сергеевича, именно, что древнейшей (родовой, или территориальной) общины вовсе не существовало; для этого достаточно сказано в тексте нашей книги, ибо не имеется иных средств, кроме аналогии всех известных нам первобытных форм у других народов, а также согласных мнений литературы (за очень немногими исключениями).
Науке предстоит теперь связать два явления однородные, но различные, т. е. общину XIV–XVII вв. с первобытной родовой, или территориальной. Попытки объяснить эту связь и переход от одной к другой при помощи поздних, но зато документированных явлений делались в нашей литературе неоднократно. Однако, результаты таких попыток нельзя назвать окончательными. Прежде всего предстояло изъяснить выход из родового (кровного) союза в союз искусственный, договорный, но предполагая еще, что такой договорный союз будет непременно общиной.