Очаг и орел
Шрифт:
— Я заработаю для вас деньги, Хэсси. Я добьюсь своего. Мы выберемся отсюда и начнем все сначала в другом месте. На Западе, может быть. Я буду заботиться о тебе так, как никогда до этого не заботился. О тебе, о Генри, о маленьком Уолте. Вот увидишь.
Эспер отвела взгляд от ребенка, и нежность, которая была в ее глазах, не исчезла, когда она подняла их на мужа.
— Я знаю это, милый, — просто сказала она.
Но в ее ушах, заглушая голос человеческой любви, звучал ритмичный грохот разбивающейся о берег волны.
Глава восемнадцатая
Двадцатого сентября 1909 года Эспер избавилась от последнего своего летнего постояльца и повесила на окно гостиной табличку «Сезон закрыт». Затем она прошла через бар, — который служил постояльцам столовой, — в старую кухню и стала там ждать Карлу. Эспер все еще по привычке называла эту комнату кухней, хотя Элеонора сделала из нее еще одну жилую комнату, а новая маленькая кухня была в задней части дома, где под нее пришлось отдать прежнюю кладовку.
Эспер опустилась на кресло-качалку перед потрескивавшим огнем. Стало холодно, юго-восточный ветер усилился. Стекло в доме дребезжало с утра. Должно быть, надвигается шторм.
Эспер подвинула кресло-качалку ближе к большому очагу и стала зачарованно смотреть на языки пламени, которые взлетали намного выше высокой черной подставки для дров. Это Уолт развел для нее такой большой огонь, а потом ушел вниз по тропинке в Малую Гавань проверять свои ловушки на омаров. Эспер медленно покачивалась в своем кресле, отдаваясь простой радости тепла и покоя. Она была рада избавиться наконец от постояльцев, хотя все они были хорошими людьми и добрыми знакомыми, так как уже не первое лето останавливались у нее в доме. Но, Боже, как все-таки хорошо иметь дом, который находится исключительно в твоем распоряжении!
— Только Карла, Уолт и я, — думала Эспер, смакуя эту мысль.
Конечно, придется на одни сутки смириться с присутствием Генри и Элеоноры, но, слава Богу, на этот раз не будет этой жеманной гувернантки-француженки. Даже Элеонора поняла, что та не пришлась здесь ко двору, и не везет ее на этот раз.
О, Генри, Генри... — мысли Эспер сосредоточились на старшем сыне. — Счастлив ли ты? А почему бы и нет? Ты достиг всего, чего намеревался достичь.
«Я хочу стать богатым, мама. Не в масштабах Марблхеда, а в масштабах всего мира».
И он стал богатым. В банковских кругах его имя у всех на слуху. Он женился на богатой невесте и сам создал свое состояние. Стал миллионером.
«Странно, что мои мальчики так отличаются друг от друга. Впрочем, они давно уже не мальчики, — тут же, сама удивившись этому,» — подумала Эспер.
Генри уже сорок, Уолту тридцать три. Эспер перестала качаться и села прямо, прислушиваясь к тиканью часов с музыкальным боем и невидящими глазами глядя в пламя камина.
Все эти годы... Куда они уплыли? Мысленно оглянувшись назад она представила жизнь в виде длинной реки, которая протекала внутри этого дома... Когда-то она вышла из реки и удалилась от нее далеко в сторону. Это было то время, которое она провела с Ивэном в Нью-Йорке, а затем годы с Эймосом на Плезент-стрит.
Наверное, дом с самого начала знал, что она обязательно в него вернется. Он давал ей убежище и уют. Без этого приходилось трудно в жизни. Так трудно, как тогда, когда она невыносимо страдала, видя, как все Несчастнее и несчастнее становится Эймос в своих попытках приспособиться к ненавистной ему жизни. Он был смел и предельно честен во время всех процедур, связанных с его банкротством. Его поведение вызвало к нему определенное сочувствие в городе, который никогда до этого не признавал его. Некоторые из кредиторов в Марблхеде отказались выставить Эймосу свои иски. В результате у него забрали все, но оставили маленькую парусную мастерскую в гавани.
Эймос принял эту мастерскую и долгое время упрямо пытался расширить производство новой оснастки. Прежний владелец мастерской очень помог ему. Он остался исключительно из доброго расположения к Эймосу. Благодаря наплыву дачников и их яхтам, мастерская скоро начала давать небольшой доход Но Эймос уже был другим Пожар на фабрике что-то надломил в нем. На глазах Эспер он превратился в старика. Она ничем не могла помочь ему, только смотрела на это угасание и скорбела.
А однажды днем в конце лета Эймос пришел домой ужинать и сообщил ей, что мистер Томпсон из Бостона, владелец «Черного Ястреба», сделал ему заказ на два полных комплекта новых парусов для своего яла.
— Но это же прекрасно! — воскликнула она. — Ты разве не рад, милый?
Эспер на всю жизнь запомнила тот его смех, услышав который, сыновья изумленно уставились на отца.
— Он называл меня «кэпом», — сказал Эймос. — Хлопнул меня по спине и велел поторапливаться. Он живет на перешейке. Говорит, что, мол, почему бы мне как-нибудь не заглянуть к нему со всей семьей. Он, мол, живет пока один. Говорит, что вы залюбуетесь всякими украшениями и заграничной мебелью...
Эспер тогда смущенно и неуверенно улыбнулась и сказала:
— В самом деле, Эймос, почему бы нам не сходить туда? Думаю, он сделал тебе крупный заказ.
— Денег вполне хватит на то, чтобы перебраться в Цинциннати.
Поначалу это известие потрясло Эспер, но она никогда не позволяла себе выражать сомнения в правоте его поступков. Эймос прослышал о каком-то небольшом обувном бизнесе, возглавляемом каким-то молодым человеком. Говорил, что ему наверняка удастся уговорить этого молодого человека взять к себе опытного компаньона на правах партнера. Маленькая надежда вернулась к Эймосу. Все последние дни, проведенные перед отъездом, они были с женой очень близки. Эймос сказал, что выпишет их к себе, как только сможет себе это позволить. Через месяц им действительно пришел вызов в Цинциннати, только не от Эймоса, а от администрации больницы, где он умирал от воспаления легких, подхваченного во время бесцельных шатаний по холодным и ветреным городским улицам в поисках работы, которая устроила бы его лучше, чем то обувное производство, обманувшее его ожидания.
Эспер сразу же отправилась в дорогу. Она успела как раз вовремя. Эймос умер у нее на руках. Перед самым концом он узнал ее и пробормотал что-то насчет мальчиков, уделяя особое внимание Генри. Эспер гораздо позже догадалась о смысле его малопонятных предсмертных слов: он говорил, что Генри позаботится о ней.
Эспер вздохнула и снова откинулась на спинку кресла-качалки.
Эймос умер, и у нее было разбито сердце... Да, тысячу раз была права та полоумная старуха тетка Криз с Джин-джер-бред-Хилл пятьюдесятью годами раньше. Неужели она действительно была ясновидящей. А может, она просто без всякого труда с высоты своих лет и житейской мудрости разбиралась во всех тонкостях женской судьбы?