Очаг и орел
Шрифт:
— Па, тебе нельзя вставать, иди в постель, — взмолилась она, и тут тигр прыгнул снова, и Эспер отчаянно вцепилась в худую старческую руку отца.
Она причинила Роджеру боль, но он не почувствовал ее.
— Ну-ну, — шептал он, — ну-ну, детка, все пройдет. Я не оставлю тебя.
— Терпеть, — стонала Эспер сквозь сжатые зубы, — терпеть во что бы то ни стало!
Она не поняла, что цитирует слова, которые много раз слышала от своего отца, давно потерявшего здравую память. Но теперь от сильной боли и растущего страха не было другой защиты. Не помогали ни сочувствие, ни молитва, ни даже любовь.
Роджер не мог ее слышать. Он был слишком болен, чтобы удивляться, почему Эспер оказалась здесь в эту ночь. Но, когда он лежал один наверху, путешествуя в стране теней, ему показалось, что он слышит зовущий голос. Он не мог слышать, но ее голос будто донесся до него с лучом яркого света. Он видел этот свет и, зная его источник, последовал к нему в маленькую комнатку, которая была всегда воротами в тайну.
Роджер подтащил стул к кровати и упал на него, протянув Эспер руки.
— Ну-ну, не надо, дорогая. Все пройдет... — вялые бессмысленные слова. Но, пока Роджер говорил с дочерью, пришли новые слова, и эти слова были прекрасны. Победоносные слова, каких он никогда бы не смог найти, даже если бы искал всю жизнь. Их золотая музыка наполнила маленькую комнату пением птиц, солнечными ветрами и вечной музыкой моря, и Роджеру казалось, что дочь слушает эти слова. Мечущееся на кровати тело немного успокоилось.
Рот Эспер широко открылся, как будто она кричала, но Роджер не услышал ни звука. Она закинула руки за голову, вцепившись в изголовье, и потом вдруг затихла, глядя в его лицо.
— Па, дорогой, — прошептала она, — он родился.
Роджер прочитал это по ее губам, и огромная радость засияла в его глазах. Он помог бы ей сделать то, что нужно было сделать, но ее лицо мерцало и ускользало от него. Роджер вздохнул и, склонившись к кровати, положил голову на руки.
Когда Сьюзэн, Эймос и доктор Флэг вбежали в кухню пять минут спустя, они услышали жалобный плач ребенка. Они бросились в маленькую комнатку и увидели Эспер, спящую в полном изнеможении, и Роджера, который казался тоже спящим. Только он не спал.
Эспер уже десять дней лежала в маленькой спаленке при кухне. Ей не хватало самой малости — той внутренней силы, которая пришла к ней в ночь пожара и рождения ребенка. Так как, кроме глубокой скорби по отцу и сожаления, что она не может проводить его в последний путь, было еще острое беспокойство за Эймоса.
Несколько дней муж пытался скрывать от нее истинное положение дел, уклоняясь от любых вопросов. Когда Эймос входил в ее комнату, он громко восхищался новорожденным — мальчиком с темной кудрявой головкой, тяжелым и сильным, как маленький бульдог, несмотря на то, что родился преждевременно.
Но Эспер больше не хотела, чтобы с ней нянчились. Наутро после похорон Роджера она проснулась с решимостью, рожденной крепнущей физической силой. Эспер приподнялась на локте и заглянула в маленькую сосновую колыбель, стоявшую рядом с ее кроватью. Ребенок еще спал. Эспер слышала, как кто-то возится на кухне, и позвала через полуоткрытую дверь:
— Ма!
Но это была Тамсен Пич, пришедшая помочь Ханивудам, едва услышав новости о рождении и смерти в этом доме.
— Доброе утро, Хэсси, — сказала она, приближаясь к кровати с чашкой горячего кофе и ломтем маисовой лепешки. — Твоя мать еще не спустилась. Она очень устала, бедняжка. Как ты отдохнула? — Тамсен поправила постель Эспер и проверила ребенка, не мокрый ли он.
— Прекрасно, — ответила Эспер. — Миссис Пич, вы так добры к нам!
— Боже милостивый, Хэсси! — в голосе Тамсен было удивление. — Мы все должны помогать друг другу в тяжелую минуту.
«А я не помогала», — подумала Эспер и вспомнила обо всех тех годах, когда избегала эту женщину. Внезапные слезы навернулись на глаза Эспер.
— Ну, ты не должна так горевать по своему отцу, детка, — сказала Тамсен, увидев их, — ты потеряешь молоко. Ты знаешь, что он ушел легко, и на его похороны собрался весь город.
Эспер кивнула. Она знала, что поклониться отцу пришли старые марблхедцы, чьи корни уходили так же глубоко, как его собственные: Семаны, и Пикеты, и Клутмены, и Таккеры, и Орны, и Джерри, и Бримблкамы, и многие другие, и, конечно, Пичи и Доллиберы. И это бы понравилось ему, несмотря на то, что отец сторонился их при жизни.
— Я больше не скорблю, — вздохнула Эспер. — Я знаю, что он был готов уйти.
Она допила кофе и доела лепешку, и Тамсен, взяв проснувшегося голодного ребенка, положила его к ней на руки. Мальчик ел жадно, громко сопя и причмокивая, обе женщины посмотрели друг на друга и улыбнулись.
— Генри еще спит? — спросила Эспер и, когда Тамсен кивнула, добавила после маленькой паузы: — А Эймос?
Старая женщина заколебалась, затем сказала:
— Нет, он ушел очень рано, как только я пришла сюда. Сказал, что вернется поздно. Я думаю, у него много забот из-за пожара.
Она не собиралась это говорить, так как Эймос запретил ей и Сьюзэн тревожить Эспер напоминаниями о пожаре. Тамсен очень жалела мистера Портермэна. За дверями комнаты жены он был очень рассеянным в те последние дни. Эймос отказывался от еды, убегая из дома по каким-то делам. Он даже не был на похоронах своего тестя, но пришел некоторое время спустя усталый и молчаливый, только чтобы закрыться в Желтой комнате наверху, которую временно занимал. Конечно, он потерял свою фабрику, но многие другие фабриканты также потеряли свое имущество, а мистер Портермэн был все же богатым человеком.
Эспер переложила ребенка на другую руку и спросила тихо:
— Есть ли в доме какие-нибудь газеты? Я бы хотела почитать, что пишут о пожаре.
И еще увидеть, есть ли какие-нибудь воспоминания о Нате, подумала она. В эти горестные дни, когда тело Роджера лежало в гостиной и она была в полном изнеможении от эмоционального напряжения и родов, Эспер никого ни о чем не спрашивала, но теперь решила, что должна выяснить происходящее за стенами «Очага и Орла».
— Сейчас принесу, — ответила Тамсен неохотно. Она вышла из комнаты и вернулась с «Салемским наблюдателем» и двумя выпусками «Марблхедского вестника», посвященными пожару.
Эспер поблагодарила ее и после того, как сытый ребенок был положен в свою кроватку, начала читать.
Цифры ужасали. Весь деловой район в новой части города был разрушен, и более того, сгорели Саут-Черч, вокзал, Речабит Билдинг, Алертон-Блок, тридцать домов и двадцать обувных фабрик. На пятнадцати акрах не осталось ни одного здания. Но, к счастью, человеческих жертв не было, не обошлось, конечно, без легких ожогов.
Никаких напоминаний о Нате Кабби не было, хотя «Вестник» содержал одну заметку о том, что будет назначен суд для расследования причины пожара, поскольку по городу ходили странные слухи о подозрительных обстоятельствах пожара.