Очаг на башне
Шрифт:
План был: провокация. Провокация такая: надо Жаркова напугать. Напугать тем, что вот-вот случайно случится то, что на самом деле случайно уже случилось. А именно: я попаду в контору и как-то его там дешифрую. В данный момент сам я не понимаю ничего, лох серебристый обыкновенный; но стоит мне в конторе изумленно сказать: так это ж он ко мне приходил, вот этот журналист, и спрашивал про отъезды – как граждане с опытом ужо поймут все, и так поймут, что костей журналисту не собрать. И, следовательно, времени на то, чтобы обмыслить план действий, который почти наверняка сведется к плану бегства – у него ровно до того момента, как я попаду на первую беседу.
Конечно, тут некий для меня риск. Убрать дурака психиатра – и нет вопросов. Но мы надеялись, что от первых импульсов его удержит обилие народа кругом, а потом он возьмет себя в руки и сообразит, что и это не выход. Да и меня уже под руками не будет.
И, таким образом, мы с максимально возможной быстротой выясним все. Если Жарков на меня посмотрит, как на придурка и посоветует, например, обратиться к компетентным органам – стало быть, моя фокстерьерская логика завела меня не в ту нору. А вот если засуетится…
Тут уж нет сомнений: камни, и под каждым камнем рак.
Но осуществить сей хитроумный план нам надлежало с Бероевым исключительно вдвоем, не ставя покамест в известность никого. Чтобы убедиться, понимаете ли. Честь мундира и все такое прочее. Бля-бля-бля, как в подобной ситуации закончил бы Кирин отец.
Впрочем, именно благодаря такой самодеятельности определенная новизна в нашем штампе все-таки возникала, только Бероев про то не ведал.
Дар Александры.
– Понимаете, я просто вынужден обратиться к защите прессы… – лопотал я.
Насчет прессы я, кстати, наворожил.
– И это просто-таки очень кстати, что ваша статья уже как бы, я надеюсь, на выходе… Просто в неё надо вписать немножко. Вы могли бы?
– Да скажите же вы толком, в чем дело, Антон Антонович! – не выдержал Жарков.
Для меня сомнений уже не было. Когда я толкал его пять минут назад – были, честно скажу. Но теперь – нет. Я чувствовал, слышал, видел – да, порой я считывал и визуальные образы, мелькающие перед мысленным взглядом собеседника, вот недавно очумелое лицо Сошникова из бабульки считал – как Жарков изнывает: ну, что там случилось? что этому докторишке стало известно? неужели Сошников, как Венька и предупреждал, после обработки не полностью утратил память и действительно что-то сболтнул в больнице? но некого было в больницу послать, некого! а самому – это уж слишком рискованно…
Такой вихрь у него крутился – я едва поспевал. Полнокровный протокол допроса.
А Бероев сидел в «Волге» без шофера на дистанции абсолютно безопасного и незасекаемого удаления, метрах в трехстах, и слушал, как я лопочу.
– Понимаете, мне очень трудно рассказывать толком, – я жалко улыбнулся. – Чтобы рассказать толком, надо понимать, в чем толк заключается, правда ведь? Надо хоть немножко понимать, что происходит… Значит, так. Буквально следом за вами появляется у меня некий мрачный тип, громила, право слово, и говорит, что он из какой-то там, я не знаю – Коммунистической Армии.
Ох, какой от этих слов штопор закрутился у Жаркова в потрохах! Любо-дорого! Лицо осталось неподвижным, но в потрохах – ах. Жаль, не видно Бероеву.
– Что послал его какой-то, прости Господи, комбриг. И начинает меня шантажировать. Причем я толком даже не понимаю, чем! То говорит, будто у них есть данные, что часть денег мы прикарманиваем, и на меня донесут в налоговую, и я сяду на много лет. А этого быть не может, у нас довольно чисто все. Как у всех. То вдруг заявляет, что они украдут моего сына, ведь он сейчас со мной не живет, и молодая беззащитная женщина им, мол, не помеха, они и ее… Понимаете?
– Пока нет, – ответил Жарков, и у него был уже голос особиста, а не журналиста. И взгляд тоже. Цепкий, ледяной, расчленяющий.
– Ну, они действительно живут сейчас отдельно, и Кира такая безалаберная, такая балованная… а этот – ему ничего не стоит! А он вдруг заявляет, что неприятностей можно избежать, если я… и вот почему я о вас-то сразу вспомнил, вы тоже меня все пытали, кто из пациентов едет за рубеж, помните?
– Нет, – машинально ответил Жарков. Это был прокол, он действительно об этом много спрашивал, да потом ещё якобы расшифровывал интервью и статью писал; не мог он забыть. Но в нем уже вспенился страх, и он понимал: то, что он меня настойчиво спрашивал о перспективах зарубежных поездок – нитка. Знак. Признак. – Мы, Антон Антонович, о многом с вами говорили, так что, может, и эта тема как-то всплывала – но меня интересовала главным образом финансовая сторона вашего предприятия. Его социальная ориентация.
Пой, родимый, пой.
Но он сам, видимо, почувствовал ненатуральность своей реакции, потому что вдруг воскликнул:
– А, вспомнил! Вы, значит, так это поняли… Мы говорили о том, принимаете ли вы какое-то участие в судьбах бывших пациентов после лечения. Следите ли, как сложилась их дальнейшая карьера. Странно вы меня поняли, – со значением повторил он.
– Ну, возможно, – я буквально отмахнулся от его занудных поправок. Меня-то оттенки эти мало волновали, у меня земля горела под ногами! – Во всяком случае, взамен он потребовал, чтобы я как раз выяснял, кто из пациентов собирается за, как он выразился, бугор. И им сообщал регулярно. Понимаете?
– Зачем?
Ну, вот и ладушки. Судя по заинтересованности, клиент потек.
– В том-то и дело! Нам, говорит, необходимо это знать в целях борьбы с империализмом. Ну бред просто! У нас, говорит, был свой человек, но скурвился, мы его убрали, а предварительно ещё допросили с пристрастием, попытали слегка… Вы понимаете? Я, мирный предприниматель средней руки…
Представляю, как сейчас веселится в своей «Волге» Бероев. Послушайте, я не узнаю вас в гриме. А, ну как же: Иннокентий Смоктуновский!
– …Такое должен был выслушивать! Уж не знаю, пытали они кого или нет, это не мое дело, но он же меня перепугал, просто перепугал! И он это нарочно! И ему это удалось! Перепугал!
– Что им рассказал тот… кого убрали?
Очко, товарищ Бероев, очко. Уже одним этим вопросом наш пациент себя с головы до ног и ниже… Ничего, понимаете ли, журналиста в моем рассказе не заинтересовало – только то, что выдал на пытке расколотый информатор.
– Да не помню я, чушь всякую! Не в этом же дело!