Очаг
Шрифт:
Оразгелди акга, мы задевали только тех, кто задевал нас, мы отомстили им.
Он произнёс эти слова, убеждённый в своей правоте. На лицо Сахетдурды набежала тень:
– Мы сделали только то, что должны были сделать.
Кымыша-дузчы порадовало согласие его племянников с его сыновьями, то, что они ощущают кровное родство.
Но сейчас, когда правят народом большевики, использовать эту силу, это единение не было никакой возможности. В противном случае, это было бы похоже на то, будто ты сам себя поджигаешь. И потом, Кымыш-дузчы видел, как в последние годы редеют ряды людей, умеющих отвечать за свои слова, некоторые же, словно давно готовились к этому, немедленно приспособились к новой обстановке.
Недоверие, возникшее между людьми с приходом большевиков, разрасталось, словно сорная трава. Гонения, которым в эти дни подвергались люди, невольно порождали грустные мысли: «Неужели руководители из Кремля ложатся вечером спать с мыслью: чтобы ещё такое устроить людям завтра, какой вред им причинить?».
Время стремительно неслось к отметке, запечатлённой в истории под названием тридцать седьмые, – годам, отмеченным наивысшим террором и репрессиями. Считанные годы оставались до этого страшного времени. В селе многих богачей раздели до нитки, отняв у них скот, землю и воду, но и этого им казалось мало, надо было под каким-то предлогом до конца истребить народ. Собственно, советские должностные лица не очень-то и искали свои жертвы, они не хватали таких людей за шиворот, зато при каждом удобном случае не упускали возможности назвать их представителями класса угнетателей и запутавшимися в сетях религии. И то, что единоличные крестьянские хозяйства сами себя обихаживали, лучше колхозников умели возделывать землю, использовать воду, большевики считали для себя унижением.
И хотя они никому не лезли в глаза, не выпячивали свои способности, семья Кымыша-дузчы числилась среди тех, кто был не по нраву новой власти. И хотя было непонятно, что ещё нужно новой власти от состоятельных людей, Кымыш-дузчы старался донести до земляков то хорошее, что принесли советы, если только сам верил в это. К тому же он был человеком, которого уважали и слушались люди, у него по любому вопросу было своё мнение. Не задумываясь над тем, что кому-то могут не понравиться его слова, он прямо говорил обо всём, что нравилось ему самому. Например, Кымышу-дузчы нравилось, что новая власть привела в село образованного человека, чтобы тот обучал грамоте ребятишек. Нравилось Кымышу и то, что новая власть поставила небольшой домик, побелила его, а внутрь усадила доктора в белом халате по имени Марь Иван, которая будет лечить жителей села от всех болезней – глаза, лысых, слепых, хромых, кривых.
А если кто-то кривил рот, видя во всём этом проделки беса, он говорил: «Эй, люди, если кто-то делает хорошее, не стоит его бить по рукам, радуйтесь, если избавят вас хотя бы от одной болезни. И уж если на то пошло, сельский знахарь Нобат-табип при всём своем желании не в состоянии обслужить всех, и потом, узнав о его чудесах, люди приезжают и из соседних сёл. Это ведь путь благодеяния, значит, путь Бога. Поэтому надо называть бесами не тех, кто творит добро, совершает благие дела, а тех, кто мешает им, встаёт на их пути». Он с удовольствием вставал на защиту добрых дел советов и старался приобщить к этому и своих односельчан.
Народу помнится и его разговор с Парлан баем, случившийся среди людей, собравшихся посмотреть на то, как вспахивает землю появившийся в селе первый трактор. Народ считал Парлан бая одним из тех, к чьему мнению прислушиваются, чьи предсказания чаще всего сбываются. В этом мнении утвердили людей и его действия, предпринятые после того, как на село пришла и укрепилась советская власть. Несмотря на то, что Ягды-кемсит сдал ОГПУ двух его младших братьев как представителей класса угнетателей, Парлан бай после этих поисков крыши для своей семьи женил своего старшего сына на его сестре и тем самым
– Идите, спросите у такого опытного человека, как Парлан ага! – отдавая ему почести как стороне сватов.
… В тот день, прослышав о том, что появившийся трактор вспахивает землю на краю села, толпа людей собралась там, чтобы своими глазами посмотреть на это невиданное чудо. Вернее, трактор-то они уже видели, но то, как он взрыхляет землю, для них было невидалью, чем-то нереальным.
Восточный ветер доносил плеск волн Мургаба, влагу, пропитанную запахами свежевспаханной земли. Собравшиеся отовсюду люди, толпясь у края поля, удивлённо следили за работой трактора. Кто-то восхищался тем, как трактор, волоча за собой соху, самостоятельно выполнял работу, которую должны были делать сто человек с лопатами. Управлял этой махиной полноватый, краснолицый, с седыми волосами русский человек по фамилии Волков, пригнавший трактор из города, а рядом с ним в кабине сидел взятый в ученики сельский юноша Ораз, сын Агаджана мурта.
Накинув поверх старенького домотканого дона9 из верблюжьей шерсти, Кымыш-дузчы тоже находился среди односельчан, пришедших посмотреть на работу трактора. Взяв в руки горсть мягкой земли из пашни, пальцами растёр её на ладони, думая о том, насколько машина облегчает ручной труд, и это радовало его. Парлан бай, стоявший в сторонке в окружении трёх-четырёх человек, желая узнать мнение Кымыша, обратился к нему:
– Дузчы ага, если этот тяжелый трактор будет так потопчит нашу землю, не получится ли так, что она потом ни на что не будет пригодна?
– Чем это он портит землю? – вопросом на вопрос ответил Кымыш, не совсем понимая, куда клонит его собеседник.
– Но ведь это же тяжелая железная махина, если она будет кружить по полю и продавливать почву, разве не затвердеет после этого земля? А ведь у нас пушистые земли, мы их лишний раз лопатой трогать боимся.
– Бай, конь зарабатывает почести ногами. Видишь же, и этот ноги переставляет ничуть не хуже.
– Что ни говори, яшули, но железного коня трудно сравнивать с живым конём… И потом, я говорю о том, что он не годится для обработки полей, напротив, он делает землю жёсткой.
– Ты, может, и имеешь своё мнение, но ведь и русские знают, что делать. Человек, который смастерил железного коня и вдохнул в него жизнь, наверняка знал, на что он должен сгодиться. И уж во всяком случае, он знает это лучше нас с тобой.
Хотя Кымышу-дузчы казалось, что он говорил убедительно, после стало понятно, что он всё же задел своими убеждениями самолюбие Парлан бая, когда сказал, что человек, построивший эту машину, знает не хуже нас. Не найдя согласия, Парлан бай, повысив голос, словно оправдываясь перед собравшимися, сказал:
– Знаешь что, яшули, я даже могу поспорить, что этот трактор, вспахав землю, ничего хорошего не добьётся.
– Парлан бай, ты, может, и будешь спорить, но не с нами. Скажи, есть хоть один человек, на спор играя в камешки – дюззюм, обыграл наших гапланцов? А если думаешь, что можешь выиграть, то ошибаешься. Знаешь ведь, наши ещё те спорщики! Тебе известно, что время от времени в нашем кругу появляются спорщики и из другой местности тоже, чтобы переспорить нас, но ещё ни разу им не удалось переспорить наших гапланов. Скажи, где ещё ты такое видел?