Очень далекий Тартесс (др. изд,)
Шрифт:
и ворчит: «Разве это кремень, вот раньше кремни были...» А
какой-нибудь наш потомок, дожив до преклонных лет, будет
брюзжать, сидя перед объемным, цветным, стереофоническим,
воспроизводящим запахи телевизором: "Вот раньше, говорят,
передачи были..." Я что хочу сказать: ваш Тордул молод,
ему пристало вперед смотреть, а не назад.
– Но ведь он не мог ничего знать о неотвратимости
исторического прогресса. Тордул мог почерпнуть
представления о справедливости только из прошлого.
– Позвольте, а восстания рабов? Спартак, по-вашему,
тоже оглядывался на прошлое?
– Но Тордул не вожак рабов. Он хочет, в сущности,
дворцового переворота.
– Зря, зря. Парня с таким горячим бунтарским характером
следовало бы поставить во главе восстания, которое...
– Дорогой читатель, очень просим: не торопитесь.
10. НА КОШАЧЬЮ ОХОТУ
– Не нравится мне это, Горгий, – сказал кормчий и сплюнул в грязную воду между судном и причалом. – Томили нас, томили, а теперь – кха! Давай в восточную гавань, выгружай наждак, бери черную бронзу и убирайся в море...
– Что тебе не нравится, Неокл? – рассеянно отозвался Горгий. – Чего хотели, то и получаем.
Они сидели на корме под жарким солнцем Тартесса, полуголые, распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились стук костей о палубу, ленивая матросская перебранка.
– Эй, Лепрей, довольно трясти!
– Все равно больше двух шестерок не выкинешь.
– Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу.
Покатились кости, раздался взрыв хохота.
– Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей!
– Жаль, Диомеда нет, он мастер щелкать...
– Что ж мы, братья, так и прощелкаем всю стоянку? Ни в винный погреб, никуда не пускают. Чего хозяин нас держит, как собак на цепи?
– Правильно делает, – отозвался рассудительный голос. – Диомед вот сходил на берег, да и пропал.
– А скучно, братья, без Диомеда... Ну, чья очередь выкидывать?
«Да, пропал Диомед, – тоскливо подумал Горгий. – Обещал разузнать Миликон, куда он задевался, и молчит. Смутно все, тревожно... Велит корабль ставить под погрузку, а самого меня на кошачью охоту тащит. Мне ихние кошки поперек горла, тьфу!.. И как же завтра без меня грузить станут? На первой волне груз разболтается, еще трюм разнесет... Неокл, он, конечно, дело знает, да все не свой глаз...»
– Не нравится мне, – продолжал зудить кормчий, потирая слезящиеся глаза. – Груз дорогой, а как его через Столбы провезешь? Карфагеняне там.
– Что делается в Столбах, о том здешние правители знают лучше нас. Не пошлют же они такое оружие прямо в лапы врагам.
А сам думал с нехорошим холодком в животе: Миликон сухой путь запретил, непременно в море выталкивает. А от Миликона кто приходил с повелением? Канатный купец... Эзул этот самый... Сидит в Тартессе, а о нем в Столбах Падрубал-карфагенянин заботится, ремешок с письменами шлет. Темное это дело... Может, рассказать Миликону про ремешок?
Новый взрыв смеха прервал его смятенные мысли.
– Опять у Лепрея один и один!
– Да у него просто лоб чешется, оттого и старается.
– Вот бы у тебя так зачесался. Не везет, а вы, дураки, ржете.
– Слышь, братья, знал я одного игрока – в точь наш Лепрей, как бросит, так один и один. Вот он однажды до того разозлился, что хвать кости – и проглотил, чтоб соблазну играть не было. А потом, слышь, подошло время, присел он за кустом, а они, кости, значит, возьми да выйди наружу. Посмотрел он под себя – опять один и один!
От матросского хохота вздрогнуло судно.
– Эй, вы, потише! – крикнул Горгий.
Потянулся к ведру, плеснул на себя воды: хоть и теплая, а все-таки полегче, когда мокрый.
Рассказать Миликону про ремешок, конечно, можно, но вот вопрос: в новинку ли ему это будет? Уж если Эзул у него ходит в доверенных людях, то, может, и сам Миликон стакнулся с Падрубалом? Неужели такой знатный в Тартессе человек держит руку злейшего врага своего города?..
Горгий тихонько поцокал языком.
– Ты ему скажи, что корабль неисправен – кха! Испроси дозволения отправиться сухим путем, – будто сквозь туман слышал он нудную речь кормчего.
Не ответил. Снова и снова перебирал в памяти слова Эзуэта, с час назад приходившего на судно. Хорошо начал купец, обрадовал: завтра, мол, с утра выгружай наждак, получишь чернобронзовое оружие. Была понятна и просьба перевести корабль к восточному причалу – для удобства погрузки. А дальше началось непонятное: желает-де светозарный Миликон показать тебе кошачью охоту... высокая это честь для приезжего купца, еще никто из греков не удостаивался...
Вдруг пришла догадка: не опасается ли Миликон, что он, Горгий, заполучив оружие, перегрузит его на повозки и, нарушив запрет, уйдет из Тартесса не морем, а сушей? Не потому ли желает держать его, Горгия, при себе вплоть до того часа, когда закончится погрузка и можно будет выпроводить корабль в море? В море, прямиком в загребущие падрубаловы лапы...
Ну нет, любезнейший, не на такого ты наскочил!
Горгий поднялся, взглянул на клепсидру: сколько вытекло воды с полудня. О, уже четыре часа... Пока не поздно, надо идти к купцу Амбону. Лучше бы, конечно, к том купцам, которые талант с восьмой предлагали, но где их разыщешь? Ладно, пусть Амбон забирает наждак, а заодно и корабль. Сколько б запросить, все-таки двести талантов свинца ушло на обшивку днища, такой корабль на дороге не валяется... Ну, подсчитаем. И пусть Амбон грузит олово в слитках прямо на повозки и пусть лошадей дает, а не быков, так-то поскорее до Майнаки доберемся. Сегодня же вечером и пустимся в дорогу. Уж лучше олово в Фокее, чем рабство в Карфагене...