Очень наивные истории

Бурносова Владислава Юрьевна

Вся компания покивала.

– Можно, почему же нельзя. Тут будем говорить или на улицу выйдем?

Сквозь открытую дверь было слышно, как поют птицы. Пахло весной и солнцем. Здесь, в храме, было тихо. Лишь иногда возвышенную тишину нарушали удары колокола.

– На улицу, – за всех ответила светловолосая девочка. – Тут тишина … давит.

Они присели на скамейку в небольшом парке, который окружал церковь. До подростков и священника то и дело долетали стук молотка и жужжание пилы: строители поправляли прохудившуюся крышу трапезной.

Мальчик, усадив всех на скамейку, остался стоять. Он сорвал травинку, принялся жевать её, задумчиво глядя на купол церкви, мимо которого то и дело пролетали шустрые ласточки. Молчание затягивалось.

– Ну, дети мои, о чём вы хотели поговорить? – спросил отец Николай.

– Мы училку обидели,– на одном дыхании выпалила девочка в бандане. – То есть не училку, конечно, а учительницу. Классную нашу. Выпускной скоро, а мы…вот так. Без учителя. Ну, не мы обидели. Одноклассник наш.

– Идиота кусок, – пробурчал юноша, продолжая смотреть вдаль.

– И не ушла она пока, но может, – продолжила девочка. – А мы теперь не знаем, что делать.

Она замолчала, внимательно рассматривая дорожку парка.

– Сильно, наверное, обидели? – уточнил отец Николай.

– Сильно, – шёпотом ответили девочки и почему-то посмотрели на мальчишку, словно предлагая ему самому рассказать историю.

– Он… Отец Николай, он давно над учителями издевается. Над Марией Петровной, классной нашей, особенно. А тут она его на переменке подозвала, стала за что-то отчитывать. Вот Серёга и закипел.

– И на весь коридор как крикнет… – начала говорить девочка и вдруг покраснела.

– Послал он её на три буквы, причём на «ты»,– закончил за одноклассницу мальчик. – При всей школе.

Помолчали.

– Как тебя зовут? – обратился отец Николай к юноше.

– Иван.

– Вань, как вы решали эту ситуацию? Что делали?

– Девчонки вот мишку купили, сказали, что очень – очень её любят. А мы с пацанами того… Простите, но морду ему набили. Только от школы отошли, чтобы камеры не засекли. Нет, не очень сильно. Но так, чтоб понял, что классную нельзя обижать. Да, я знаю, отец Николай, что ближнего нужно любить. Но если он не понимает, что с людьми ТАК не поступают? Знаете, батюшка, этот товарищ сейчас по школе ходит, задрав морду, и рассказывает, как круто он унизил училку. А то, что он человеку больно сделал, это так, мелочи! Она ради нас в декрет не уходит, понимаете? Разрывается между ребёнком и нами, но не уходит, чтоб из нас людей нормальных сделать! – Ванька сплюнул в траву, сунул руки в карманы джинсов и вновь стал смотреть на купол церкви.

– Мы… мы не можем ничего сделать, – прошептала рыжеволосая девочка и вытерла слёзы рукавом толстовки. – Понимаете? Не можем! А Марии Петровне каково? Приходить на уроки и смотреть, как он сидит и ухмыляется. Он теперь всех учителей доводит. Батюшка, как нам её поддержать?

… Дети ушли. Проводив их до калитки, отец Николай медленно пошёл назад. Поднялся по ступенькам храма, остановился. Вокруг цвела весна. Нежная зелень уже покрыла тонкие веточки кустиков. Природа жила, возрождаясь вместе со Спасителем. Батюшка перекрестился, вошёл внутрь. На середине церкви стоял Ванька. Не шевелясь, юноша смотрел на иконы. Его отчаянный взгляд переходил с одного лика на другой. Ударил колокол. Это группа детей поднялась на колокольню вместе с учителем. И тут… Отец Николай на мгновение потерял дар речи. Ясно, так, словно это был не мираж, батюшка увидел тень от огромного колокола. Умом он понимал, что колокольня находится над ними, что такого просто не может быть. Но тень качалась в такт звону, и в центре этой тени был Ванька. Луч солнца, падающий из окна, освещал его русые волосы. Ванька стоял, а тень медленно качалась. Он был центром чего-то необъяснимого, незримого, и вокруг этого центра текла жизнь.

Батюшка моргнул. Пропал звон. Исчезла тень. Только юноша стоял возле иконы.

– Вань, ты их ко мне привёл? – спросил отец Николай, подходя ближе.

– Да.

– Почему?

– У меня мама учитель. Я, когда узнал, что случилось, сразу её на месте Марии Петровны представил. Допустил бы я, чтобы с моим близким человеком так обращались? Унижали? Оскорбляли? Но я ничем помочь не могу, сами понимаете. Вот и подумал: раз мы не можем ничего сделать, то может кто-то другой. Кто-то, кто выше всего этого. Знаете, батюшка, если нашего одноклассника из школы не выгонят, то я хочу, чтобы Мария Петровна осталась дома с дочкой. Потому что у каждого человека есть гордость. Не гордыня, отец Николай, а именно гордость. Чувство человеческого достоинства. И никто не имеет права это чувство убивать. Пусть он сам к экзаменам готовится. А мы справимся. Мы самостоятельные. Нас так Мария Петровна воспитала.

…Девочка плакала. Прижавшись спиной к старой шершавой яблоне, она вытирала кулачком слёзы. Светлые волосы рассыпались по плечам, выбились из хвоста, и тёплый ветер робко дотрагивался до них, словно жалея.

Там, среди листвы и кряжистых ветвей, её и нашла бабушка. Осторожно наклонилась, придержала ветви, подошла к внучке. Такой Мария её и запомнила: седой, с аккуратно убранными в пучок волосами и живыми, озорными зелёными глазами. Бабушка была в лёгком домашнем платье, поверх которого повязала передник. Она присела рядом с внучкой, спросила:

– Машенька, почему ты плачешь?

Девочка подняла на бабушку заплаканные глаза. На щеках были дорожки от слёз, нос то и дело предательски шмыгал.

– Я проиграла, бабушка.

Ответила – и снова заплакала. Искренне, чисто, всей своей маленькой душой переживая детское, но такое необъятное горе. Бабушка понимающе улыбнулась, села ближе и обняла внучку. Мария тут же уткнулась носом в бабушкин передник. Он пах ванилью, корицей. Чем-то необъяснимо родным и тёплым. Казалось, словно сам запах мог уберечь от всех невзгод этого мира.

– Машенька, но ведь ты можешь придумать другие правила.

Девочка перестала всхлипывать. Подняла голову, утёрла слёзы уголком бабушкиного передника и спросила:

– Правда?

– Конечно, – кивнула бабушка. – Ведь самое интересное в играх – это менять правила. Как думаешь, мы сможем вместе придумать новые правила для твоей игры?

Девочка кивнула. Она прижималась к бабушке. Такой родной, тёплой, знакомой. И ей казалось, что нет в мире более спокойного уголка, чем эта яблонька, этот сад. И даже ветер, играющий зелёной листвой, свой. Родной и безопасный. Нужно просто поменять правила игры. Как всё просто!

А старый сад шумел. Скрипели ветви берёз, а им в такт отзывались качели, которые повесил дедушка. Можно сидеть на них, болтать ногами, читать любимую книжку и есть яблоки. А если раскачаться, то можно взлететь высоко-высоко, туда, где пушистые облака вновь закрыли солнце и сидят, хихикают, глядя на то, как солнце пытается пробраться сквозь сонное летнее марево.

Таким Мария Петровна и запомнила это место. Качели, сад, бабушкины руки в морщинках, ягоды из компота, пенки от варенья и ощущение невероятной непостижимости этого мира. Казалось, что горизонт бесконечен. Ты можешь бежать, бежать и всё равно никогда не найдёшь его. И ещё казалось, что проблемы решаются очень легко. Достаточно лишь поменять правила игры, и вот уже ты победитель, а не проигравший.