Очень сильный пол (сборник)
Шрифт:
– И еще раз тебе говорю, Федя: регистрация и открытие счета только полдела, а вот получить разрешение на трансфертные операции сложнее. Тем более что в этом мы с тобой ни хера не смыслим. Так что вот на Сашу вся и надежда…
– Родина на тебя смотрит, Саша, – и смешок. Это уже Федор Владимирович. Потоптались, пошли…
Он кинулся к окну. Второй раз за этот день подсматривал он за выходящими из подъезда Института, только теперь с другой точки. Отсюда, с шестого этажа, все выглядели черточками с кружочком посередине – плечи и голова. И вылетающие снизу поочередно ноги, один башмак вперед, другой… Вот легкой побежкой, раздувая, как Batman, полы плаща, летит к своей «девятке» Федя. Вот подруливает к ступенькам казенная черная «Волга» Журавского.
Это странная, страннейшая история, опять твердил он мысленно, идя по коридору, поворачивая к лестнице, чтобы не ждать вечно занятый лифт. Где-то он слышал, что это значит – «трансфертные операции», но не мог вспомнить точно. И о какой регистрации, о каком счете они говорили? Может, Журавский хочет открыть там счет, как делают теперь все эти новые большие люди? И Федя тоже? Тогда становится понятно, зачем им Сашка – с его старыми гэбэшными связями, с «Колькой Семаковым, который два срока сидит», и с прочим со всем. Но нет… Какой-то не такой у них был разговор, не приватный, а скорее служебный.
Тут его мысли сбились, потому что он вспомнил, как звонил телефон, пока он сидел затаившись. Наверное, решил он, это звонила она, дождалась, пока муж наговорился, и звякала просто так, узнать, в Институте он еще или поехал домой. Звякнет – и положит, звякнет – и положит, ведь она не может нормально говорить из дому, только когда муж выходит возиться с машиной. Жаль, что у них нет собаки, вечерняя прогулка с собакой дает возможность звонить из автомата. Впрочем, она бы не гуляла на своих выселках одна. И хорошо, что у них нет собаки. Лелька – наша общая собака, наша третья в любви… Но при чем же он-то ко всей этой истории с трансфертными операциями, счетами и тому подобным?..
Неожиданно для себя он направился к приемной – как раз спустился до второго этажа. Как и следовало ожидать, Валька была еще там. В закутке, где она готовила чай, сидела постоянная ее компаньонша, Галя из машбюро, а сама Валька была уже хороша: на столике стояла почти пустая бутылка «лимонной».
– Грустишь? – Валька обняла его за шею могучей рукой, прижалась. – Не грусти. Поедете с Федей, оттянетесь там с датчанками…
Он притиснул девушку покрепче, двинул ладонь по спине вниз, Валька деланно закатила глаза.
– Валюта, – сказал он. – Валюта, зайчик мой… А ты не покажешь мне наше приглашение? А то у меня тут сроки, дела…
Она не дослушала:
– Вон, в правом верхнем ящике возьми конверт. Только оно еще не переведено. Ты что, и по-датски сечешь?
– Секу. – Он выдвинул ящик, взял конверт с прозрачным окошечком, вынул втрое сложенный листок. – Секу, Валюта, я по-всякому секу…
“Dear Sir… – прочел он, – …the pleasant to invite you… your four colleagues you can propose… Sincerely…”
Вверху, над обращением, стояла его фамилия.
– Ну, разобрал? – спросила Валька. – Или без поллитры не разобраться? Так давай дерни с Валечкой и Галечкой… Давай?
– Ты даже не представляешь, насколько ты права, – сказал он. – Тут и с поллитрой не разберешься. Только я не могу, девушки, не обижайтесь: ГАИ не велит…
В машине он пожалел, что оставил недопитый виски на работе: голова начала болеть до того нестерпимо, что он был готов, в самых худших традициях, глотнуть, стоя у очередного светофора. Нагнуться – и глотнуть… Благо, все равно уже темно.
Но выпить в машине было нечего. И головная боль постепенно перешла в звон, в мерный шум в ушах, будто загомонила в голове огромная толпа, голоса спешили, раздавались отдельные вскрики, и все громче, все быстрее… Это ему было знакомо еще с детства – такой шум в голове,
В голове стоял крик. В детстве помогало вскочить из-за стола, забегать по комнате, с пением, с выкрикиванием во весь голос: «Мо-она Лиса…» – под любимейшего Пэта Буна с модуляциями. Из кухни приходила бабушка, с отчаянием смотрела на безумного мальчишку, редкие ее белые кудерьки шевелились под ветром из открытого настежь, но затянутого марлей на кнопках окна, она стояла, малюсенькая, сухая, но крутобедрая, с хорошо выпрямленной в ее семьдесят лет спиной, и смотрела, как внук на глазах сходит с ума от чтения и бесконечного слушания этой идиотской американской музыки…
Ночи напролет, вплотную прислонясь ухом к матерчатому фасаду мавзолееподобного приемника «Мир»…
Но в машине нельзя было вскочить, завопить, забегать, и крик нарастал, это больше всего было похоже на вопли политических шизофреников, все еще собиравшихся у стендов некогда модной газеты, хотя чего уж кричать? Все давно ясно.
Он опустил полностью окно, чтобы шум снаружи заглушил этот базар в мозгах. Машины встали у светофора перед поворотом у Красных Ворот. Все газовали, дикая вонь паршивого бензина и грохот убогих моторов действительно потеснили внутренний крик, но зато начало подташнивать от смрада и духоты. Был уже девятый час, а московская геенна все дышала огнем. Застряли, похоже, надолго – наверное, кому-нибудь кто-то въехал в бок на повороте, теперь будут качать права, переть на сумрачно-важного гаишника… Он поглядел по сторонам. Рядом слева стояло такси, набитое черноголовыми, темнолицыми молодыми людьми – обтянутые небритые скулы, короткие прямые носы, темного огня глаза, сверканье золота во рту и на пальцах и, главное, куртки, кожаные куртки, турецкая всемирная кожа, спецодежда мелких гангстеров от Магадана до Кушки… Таксист смотрел прямо перед собой, с профессиональным безразличием пережидая непробиваемый затор – чтобы, как только двинутся, уж рвануть по-настоящему, объезжая и справа и слева, подрезая и проскакивая. Пассажиры его оживленно беседовали, сверкая яростными фиксами, он же привычно ждал движения и хорошей, деловой расплаты от опасных, ненавидимых, но денежных южных друзей. Знакомое у таксиста лицо, вот он обернулся, почувствовав, видно, взгляд…
Сашка Кравцов.
Сашка…
И подмигнул еще.
И тут же все загазовали отчаянно, заревели и двинулись, а такси, просочившись между троллейбусом и военным фургоном, сразу ушло далеко вперед.
Чего ж он из «вольво»-то пересел, чего ж Сашка пересел из «вольво», думал он сосредоточенно, пытаясь совершенно безнадежно догнать лживое такси, которое уже мелькнуло где-то под путепроводом и затерялось, конечно, в машинной толчее у Казанского, куда же Сашка «вольво» девал, думал он неотступно… А может, это и не такси было, а как раз Сашкин универсал? Да нет, вроде такси… Черт его знает, что делается в Москве в это предвечернее время, подумал он, вот, как раз когда начинает темнеть и пыльное желтое марево приобретает сизо-сиреневый оттенок, в самом начале лета особенно, подумал он, что угодно можно увидеть…