Очередной конец света
Шрифт:
Брюнетка была вдвоем с каким-то высоким, бледным, молчаливым, а блондинка вот-вот должна была перестать быть одна, Артем знал этот её взгляд на часы. Кто-то опаздывал.
Одиночество, летящее за ним через весь город, опустившееся вместе с ним в метро и поднявшееся по ступенькам в кафе, вдруг задрожало и отступило в сумрак гардероба. Артем перестал слышать. Видел, как брюнетка отворачивает рукав свитера и смотрит на бинты, как её рот открывается, как вздрагивают тоненькие волоски на верхней губе, видел взгляд блондинки мимо, тот, кто опаздывал, — пришел.
Артем всегда знал, что любовь идет от него
Одиночество бросилось в последнюю атаку на Артема, перелетело через стойку, ударило в спину — он устоял. Прозрачными снежинками, обессиленное, таяло за его спиной.
Артем встал, чтобы его место за столиком досталось другому. Брюнетка все еще смотрела на него, но он знал, через секунду она начнет его забывать.
Забудут все. Родители, друзья, женщины. Его фотографию не найдут в школьном альбоме, прореха затянется другими.
Бинты соскользнули с запястий, Артем снял и выбросил свитер, расстегнул рубаху и развернул крылья.
Только одно направление движения, направление его любви. Забытый, он никогда не оставит их, навсегда останется в одном взмахе крыла. Теперь все будет правильно. Он дотянется до каждого, кто дорог. И не потребует ничего в ответ. Ангелу-хранителю достаточно одного направления.
Иногда, когда никого нет в родительской квартире, он прилетает, чтобы поговорить с домовым. Иногда Артем берет его с собой — полетать. После — доливает в мисочку домового еще молока.
Красная Армия
Есть… могучий секрет у крепкой Красной Армии.
И когда бы вы ни напали, не будет вам победы.
Все, что ему нужно было, — остановиться. Перестать что-то слышать, куда-то идти, что-то отвечать. Ему нужны были тетрадь и карандаш и чтобы никто не трогал. Инженер Сомов мечтал. Максим Иванович Сомов уже два года как перестал быть инженером. Тягловый скот, пушечное мясо, караульный и вестовой — кто угодно, но не инженер. А ведь он мог бы изменить все, если бы только ему дали хотя бы один день. Хотя бы час.
Иногда ему казалось, что они отступают не год и не два, а всю его жизнь, копают окопы, укрепляют огневые точки, чтобы снова отступать, снова копать. У него гнили ноги. Сомов надеялся, что, как только он сможет опять носить нормальную обувь и станет ходить по нормальным дорогам, а не по колено в холодной грязи — все пройдет. Он разматывал портянки, и ему становилось страшно. Это были не его ноги. Кого-то чужого, грязного и больного. Его огрубевшие руки теперь быстро уставали, когда он все-таки находил время для карандаша и тетради.
Сегодня может все решиться. Если он сможет попасть к генералу, он его убедит.
Костику повезло. Он заметил этот блик, уже собираясь повернуть назад. Сейчас он стоял в полуметре от сказочного богатства, боясь поверить собственным глазам. Стеллажи, забитые жестяными банками, тянулись вглубь подземелья настолько, насколько хватало света фонаря. А главное, здесь было холодно, Костик продрог и впервые в жизни был рад этому. Неважно, что именно было на полках — гречневая каша, пшенка или, если уж совсем повезло — тушенка. Все это в таком холоде не должно было испортиться, пусть даже лежат эти припасы здесь уже больше ста лет. Не зря он спускался в бетонный колодец, не зря чуть не сорвался, когда пусть и ржавые, но с виду такие надежные ступени провалились метров за десять до конца лаза. Теперь еды хватит на долгие годы. Надо только все сделать правильно.
Он аккуратно завернул в пластиковый мешок десяток банок с разных стеллажей. Банки были покрыты какой-то смазкой, но счищать ее он не стал. Дед решит, может, и смазка пойдет в дело. Тщательно оттер руки — чтобы не скользили — выбираться будет трудно.
В самом конце дальнего стеллажа Костик обнаружил еще одну полезную вещь — ножи в странных пластиковых футлярах. Один бросил в рюкзак, второй приладил на пояс. Нож был тяжелым, баланс плохой, метать такой Костик бы не рискнул. Но в руке лежал ладно. С учетом телосложения парня смотрелся ноле как маленький меч.
Теперь пора было уходить. Конечно, из склада должен был быть другой выход. С подъемниками и огромными воротами, через которые могли въезжать целые колонны грузовиков. Скорее всего, он обрушился в первую ночь Нашествия. Иначе здесь было бы так же пусто, как в десятках других мест. Вся его жизнь, казалось, состояла из поиска мест, которые по какому-то чудесному случаю должны были оказаться не пустыми. Такое случалось настолько редко, что даже сейчас он до конца не верил, что чудо случилось.
Банки, несмотря на то что Костик их завернул, постукивали друг о друга — особым сытым звуком тары, заполненной едой. Наверное, поэтому он услышал моллюска слишком поздно.
В последнее время таких становилось все больше — одиноких пришельцев, забирающихся все дальше от колоний на своих раковинах, несущих их в нескольких метрах над землей.
Им было нечего бояться.
В первые часы нашествия моллюски вывели из строя всю электронику. Замерли истребители и штурмовики, сбились с курса подводные лодки и авианосцы. Спутники орбитальных группировок в одно мгновение превратились в одну большую свалку, подвешенную за сотни километров от покоренной планеты.
Ни связи, ни компьютеров — боевая техника работала плохо. К тому же у пришельцев было защитное поле. Хватило бы только его. Тысячи ракет, миллионы пуль оказались таким же хламом, как и вышедшая из строя электроника. Каждый пришелец был неуязвим. Уже на следующий день после первого удара моллюски могли спокойно работать, не обращая внимания на умирающую цивилизацию.
С оставшейся техникой землян пришельцы разбирались не торопясь. Основательно. Не уцелел ни один завод, ни одна электростанция, было сожжено все. Разумные жители Земли моллюсков интересовали своеобразно, в качестве носителей белков, жиров и углеводов. Контакт с внеземной цивилизацией, наконец, состоялся. Было несколько неожиданно, что пришельцы, кажется, этого контакта почти не заметили. Через неделю после первого дня Нашествия они даже прекратили воевать. Они прибыли собрать урожай. Когда они закончат, планета превратится в пустыню — где-то песчаную, где-то каменную, а где-то водную.